– То есть не о воспитании пионеров в духе глубокой преданности своему народу, партии и страстной ненависти к врагам Родины…

– …И даже не о выработке сознательного отношения к учебе и труду, стойкости, дисциплине, организованности и прочем мусоре, – подтвердил Алька. – Посчитай сама: мы долг пионерской организации отдали уже лет пять как. Пора собирать урожай.

– Вот оно что…

– Именно так. И не надо изображать, будто тебе противно меня слушать. Ты не хуже меня знаешь: вне организации карьеры не сделаешь. В общем, если не хочешь снова лицом в грязь, утихомирь свой чудесный, принципиальный характер. Отсидись тихонько в своей библиотеке – и через полгода-год мы поставим вопрос о снятии с тебя этого пятна. Посодействую, можешь поверить: я на этих делах собаку съел. Проходил уж.

– Когда успел?

– Когда отец сел – тогда и пришлось многим заняться. Пороги обивать, бумажки писать. Мать с бабушкой ничегошеньки сами не соображали, на адвокатов денег не было.

Ольга сразу не поняла, когда дошло, удивилась:

– Дядя Боря?! Сел?!

Алька поморщился:

– Да перестань. Можно подумать, не знала.

– Откуда же мне…

– Ладно, не о том речь.

– А о чем же?

– О том, что надо принимать правильное решение. Выбирать.

– Между чем и чем?

– Ну вот, например, что важнее: семья или проворовавшийся отец.

– И ты?..

– Я принял решение. Без колебаний. И не жалею.

Ольгу передернуло, но она с собой справилась, проговорила нейтрально:

– Ты с отцом, помню, не особо ладил. Так что хорошо, все само разрешилось.

Однако с этим Алька был не согласен:

– Легко тебе говорить, у тебя-то отца на самом деле нет.

В молчании прошли довольно долго. Наверное, после стольких громких слов и телодвижений на что-то резкое и героическое сил не осталось. Сам Алька, как бы что-то вспомнив, остановился:

– Вот ослятина, забыл кое-что у Михайловны забрать. Как бы не поругала. Счастливо. – И протянул руку на прощание.

Ольга пожала ее и, не сдержавшись, отметила:

– Ты великий человек, Алька. Талантливый и гибкий. Далеко пойдешь.

– Тут недалеко, – машинально-рассеянно отозвался он, повернулся и пошел обратно.

Глава 5

Вот вроде бы прошлась Оля по городу, проехалась на электричке, потом со станции прошлась – пора бы уже успокоиться, уложить в голове происшедшее, поразмыслить о том, как лучше поступить дальше. Однако ничего не получалось, поскольку произошла катастрофа, полная и несомненная.

В лучшем случае – строгий выговор с занесением в учетную карточку. А если всплывут старые ошибки, то там до исключения из комсомола недалеко.

Да и не это главное! Главное то, что правда в словах этой змеюки звучала, потому и до сих пор трясло от злости.

В точности по Шекспиру про очи, направленные внутрь души, которая вся в кровавых, смертельных язвах… Но ведь она права.

Это мелочное противостояние распоряжениям, конфликты с любым видом руководства – это не принципиальность, не твердый характер, а просто эгоизм, нахальство и анархия.

Как же так получилось? Столько лет пенять окружающим, обличая их именно в этом, – и увидеть в собственном глазу то же бревно…

«Хватит. Нужно взять себя в руки, иначе свихнусь», – поняла Ольга, огляделась, прикинула по времени. Колька должен скоро освободиться. А освободившись, обязательно что-то придумает, скажет нечто, может, и грубое, но толковое, что все на свои места расставит.

Иначе зачем нужны любимые люди – совершенно непонятно!

…Но на Кольку надежды не было. У преподавателя Пожарского шли занятия по физподготовке, причем особенные. На днях завхоз торжественно вручил воспитанникам аж два велосипеда.

На первой попавшейся не особо оживленной дорожке оборудовали полосу препятствий. Сто пятьдесят метров с поворотом – не шутки! В ход пошло все: доски, рейки, чурки, городки и даже пустые консервные банки, трассу ограничили, просто натянув веревки.

Велосипедистами сказывались все, но Колька был неумолим:

– Техника сложная, на нее абы кого сажать не стану. Проверяем.

И всех желающих предварительно пропустил через частое сито, исключив всех плохо умеющих ездить, тормозить и поворачивать. Неумех усмирил, пообещав отдельные занятия именно по велосипеду. Они образовали зрительскую публику, которая теперь вопила и топала ногами, отделенная от спортсменов веревкой.

– А ну цыц! – крикнул Колька, и зрители послушно заткнулись.

Настоящих велосипедистов разбили на две команды – «красных» и «синих», и теперь состязающиеся шли с минимальным перевесом. По половине спортсменов уже проехало, у обеих команд было поровну штрафных и по сбитым предметам, и по объезду препятствий. Представитель одной команды, бесшумно ругаясь, преодолевал «опасный мостик» из узкой доски, а второй, закусив губу, прорывался через «ворота»: мяч, установленный на городке, а в полутора метрах от него красовалась консервная банка на подставке.

Ольга, пробравшись сквозь народ, примостилась около Кольки.

– Привет. Вернулась? Как там вообще? – спросил он, не отводя глаз от состязающихся. «Как бы вот этот собрался коснуться ногой земли…»

Оля заранее приготовилась к такому приему, делано-равнодушно сообщила:

– Пропесочили.

И в горле снова засаднило, глаза налились жгучей соленостью. Колька снова не заметил, он следил за ногой хитрована на велике, спросил бездумно:

– И только-то?

– Выгнали.

– И пес с ними, не бери в голову, – легкомысленно ответил судья Пожарский и заорал с искренним возмущением: – Было касание! Тридцать штрафных «красным»!

Болельщики «красных» немедленно взвыли в голос, их старались перевопить «синие», получался такой тарарам, что Ольга поняла, что она тут лишняя, не до нее теперь, и придется переживать свое ничтожество в полном одиночестве. Она, снова пробравшись через беснующуюся толпу, побрела прочь. Наверное, ничего не поделаешь, надо отправляться домой, закопаться в подушку, завернуться в одеяло и проспать лет сто, до самой смерти.

Хотя вряд ли. Наверное, и сон-то не придет, голова до сих пор горячая.

Тут бы поговорить с кем-нибудь, но с кем? Ольга поняла, что обратиться не к кому, хотя вроде бы столько друзей-приятелей. Только представить себе суть беды, а поймут ли? Вот Андрюха Пельмень – верный друг, надежный, но легко вообразить, что он скажет: «Да брось ты, перемелется все – мука будет. Я вот живу без комсомольского билета, и, как видишь, нос на лбу не вырос». Анчутка? Если он не усвистал куда-нибудь Светку выгуливать, то как пить дать искренне порадуется за нее: «Наконец-то заживешь! И какой тебе резон с дураками якшаться!» А Светка проблеет нечто вроде: «Как же так, Оля, мы без тебя…» – и зашмыгает носом.

Маме можно не говорить, а сразу отправляться в кадры оформляться. На что, интересно знать, она вообще годна? Небось и в ученицы ткачихи не возьмут. Про Сокольники она Кольке