– Что это была за книга? – спросила Оля.

– «Майн кампф». Намек ясен?

– В нашей библиотеке не было таких книг.

Тон Татьяны сменился, она говорила уже жестко, без обиняков:

– Попытайся увидеть хоть на сантиметр далее своего носа. Книга, не вовремя прочитанная, как и знание, полученное рано, такую отраву могут взрастить в душе – тебе и не снилось.

– Не может быть книга вредной! – выкрикнула Ольга.

– Может! За несколько лет из трудолюбивого, честного, славного народа можно сделать фашистов – если дать соответствующие книги! Никто от этого не застрахован, ясно?

Помолчав, чтобы прийти в себя, Гладкова снова сказала:

– Ясно-то ясно. Но какое отношение к этому всему имеет… ну, Гете? Зощенко?

– А это уже второй вопрос, – подхватила Татьяна, – и связан он со следующим моментом, который я хотела обсудить. На каком основании ты, ребенок неразумный, не выполняешь распоряжения взрослых людей, которые не тебе чета? Государственных, ответственных за нас за всех? Это как понимать? Хорошо, если это просто по недомыслию. А что, если вредительство? Если анархия или того хуже – диверсия?

Во рту было сухо, язык скрежетал, как наждак, голова распухла, в висках стучало. Теперь понятно, что чувствует, попав в западню, полную змей, крыса, еще и с вырванными зубами. Что ответить? Как возразить? Как оправдаться?

«Вот змея. Змеюка очкастая».

– Ну же? Что скажешь, Гладкова? Что мне прикажешь делать?

Трудно сказать, как это случилось. Наверное, потому, что просто прозвучал вопрос о том, что делать… В общем, сами собой слетели с языка ужасные слова, из которых состояло «заклинание» Кольки. Однако оно не сработало. Татьяна Михайловна нисколько не впечатлилась, а, спокойно пересев на начальственное место, за стол, заговорила официально:

– Уполномочена сообщить, что с сегодняшнего дня вы более не осуществляете руководство пионерской дружиной школы номер двести семьдесят три. О дне рассмотрения вашего персонального дела будет сообщено.

И указала на дверь.

Ольга вышла, миновала коридор, спустилась по лестнице – все это так медленно, с огромным трудом, точно в ночном кошмаре. Вокруг было много народу, бодрые, ходили быстро, а то и бегали, о чем-то переговаривались. Встретились какие-то знакомые, по крайней мере, кто-то пожимал руку, говорил «привет» и прочее. Уши заложило, как ватой, перед глазами хмарь стояла, темная заглушка, такая плотная, что лиц Ольга не различала.

Лавочку во дворе, впрочем, увидела, немедленно на нее плюхнулась и закрыла трясущимися руками лицо. Сначала вокруг была тьма кромешная, далее в ней зародился плач и скрежет зубовный. До Оли туго, но постепенно доходила суть того, что сейчас произошло.

Какой ужас! Как она себя вела?! От неловкости Ольга тоненько проскулила: «Ой-ой-ой…» – и слезы сами полились, вот так почти что прилюдно, под защитой всего-навсего двух ладоней! Тут легонько, деликатно потрепали за плечо:

– Пойдем. Не позорься.

Она встрепенулась, отвела руки, подняла глаза.

Вот только не этот опять. Но Алька никуда не делся, и это был даже не Алька, а целый Альберт Судоргин, а то и Борисович, официальный, серьезный, при галстуке, в костюме. Уверенно взял под локоть, поднял со скамейки, и Ольга даже не подумала возмутиться, когда он совершенно нахально заложил ее руку на свой локоть и повел за собой, как будто имел на это право. У Гладковой до сих пор коленки тряслись, это даже было и кстати.

Но с каждым шагом она все больше приходила в себя, и когда отошли от райкома довольно далеко и вата из ушей пропала, то стало ясно, что все это время Алька что-то говорил. Попутно выяснилось, что он в состоянии не только гундосить, но и излагать вполне приятным голосом.

– …Совершенно не понимаю, что можно было не поделить с Михайловной. Хотя у тебя с Михайловнами вечно не ладится. Придется теперь за тебя мне отдуваться, а хорошо ли это, по-дружески?

Ольга вяло переспросила:

– Ты о чем?

Альберт удивился:

– Как, я же с самого начала… а ты, видать, в таком состоянии, что половины не слышишь.

– Да, есть такое.

– Я рассказал: захожу к Ионовой, а она рвет и мечет, чуть из окна не выпрыгивает. Насилу умаслил ее. Она ко мне хорошо относится и все равно цедит сквозь зубы: отправляйся в школу двести семьдесят три старшим пионервожатым.

– Ты?

– Я. А чего нет? Что, плохой работник?

Ольга честно призналась, что не в курсе. Алька, обидевшись, продолжил:

– Вообще-то я и к Большакову ходил, и он был готов меня взять физруком или все-таки преподавать русский язык и литературу.

– Каков универсал…

Алька окончательно расстроился:

– Все думаете, что я прежний.

– Я о тебе вообще не думаю, – утешила Оля.

– Это ничего, поправимо, – почему-то заметил он и добавил: – Но так-то, по правде, у меня первый разряд.

– По шахматам?

Алька покраснел, выпустил ее руку.

– По домино. Вообще у меня стометровка одиннадцать секунд.

– Неужели? – Ольге было неинтересно, но и он уже сменил тему, заговорил несколько высокомерно:

– Ты вот такая умная, а соображаешь, как вот этим выступлением у Михайловны себе подгадила? Она тетка со связями, отзывчивая, за ней – как за буксиром, она своих никогда на полпути не бросает.

– И откуда ты все это знаешь?

– Потому что глаза есть, уши есть и я всегда думаю, прежде чем сказать, – внушительно поведал Алька. – Эх, Оля! И ради чего портишь себе жизнь? Я специально к тебе спешил, предупредить…

– В фотолабораторию тоже специально полез?

Все-таки он смутился:

– Я фотографией увлекался… я же не знал, – но продолжил гнуть свое: – А ты все знала и прешь на рожон как маленькая. Неужели до сих пор не поняла: всем плевать, что ты на самом деле думаешь, если внешне все в порядке и не перечишь.

– Это меня-то Ионова за двуличность отчитывала, – насмешливо отметила Ольга.

– С моей стороны никакая не двуличность, а стратегическое мышление и ответственность, – твердо сказал Алька. – Прежде чем что-то сделать, нужно подумать: как это скажется на тебе, на твоем будущем, на семье. Что, не так?

– Нет, вроде бы так.

В речах змеи очковой, Михайловны, звучало все правильно – выслушивать это было больно, но ощущалось облегчение, точно вскрылся гнойник или вырвали стреляющий зуб. Алька же произносит правильные вещи, но с таким выражением, как будто ему самому противно это говорить. Ольга, помедлив, решила уточнить:

– Я просто для себя хочу уяснить. Ты вот, новый наш пионервожатый, о чем думаешь, заступая на этот пост? О себе?

– Прежде всего – да. О