Оля так и подскочила:

– Что?! Так, так… спасибо. Альбертик, тебе больше ничего не надо?

– Вроде бы нет.

– Тогда извини, мне кое-что еще надо сделать.

– Я могу помочь?

– Нет, спасибо… ну то есть за предупреждение. Ох, Алик! Ну нет времени, ступай, ступай!

С немалым трудом удалось выставить его за дверь.

В самом деле, пока занималась этой партизанщиной, руки не дошли перепрятать все книжки, к которым можно было бы придраться. То есть некоторая часть была увязана и переправлена домой, на чердак, но на полках оставалось еще что-то. Ведь нашел этот проклятый Судоргин Бабеля!

«Вот он. В сушильню! Все в нее, в темную комнату не сунутся».

Так-так, прочесать самым частым гребнем! Где-то в периодике затерялась лично переплетенная прошлым библиотекарем самодельная брошюрка журнала «Октябрь» с началом повести Зощенко, как ее? «Перед восходом солнца». Вот она. Еще – дореволюционное издание «Страсти молодого Вертера» Гете. Никак не осилить, страсти страстями, но и лексика – язык сломать можно.

Ощущая себя связником перед визитом гестаповцев, Ольга пихала и пихала в сушильный шкаф книги и журналы. Многая и благая лета Пельменю, который сколотил его таким огромным! Так. Вроде бы последним туда отправляется Хемингуэй со своим колоколом, английское издание сорок третьего года.

Ольга сдула со лба волосы, перевела дух – и лишь сейчас услыхала, как в дверь библиотеки постукивают, еще деликатно, но настойчиво.

…Так нередко бывает: ждешь в трепете душевном какого-то события, а когда оно на пороге, то выясняется, что нечего было паниковать. Комиссия состояла из одной знакомой комсомолки и одной незнакомой, лет двадцати пяти. На первый взгляд – пугающая особа: коротко стриженная, в круглых проволочных очках, с острым носом крючком, нависающим над губами в ниточку. Но она с доброжелательным видом протянула руку, отрекомендовалась новым третьим секретарем райкома, Татьяной Михайловной, предложила самым товарищеским образом:

– Что ж, Гладкова, показывай свое хозяйство.

Принялись смотреть. Тотчас сложилось впечатление, что мероприятие проводится формально, ради галочки. Знакомая комсомолка вообще не старалась, прошла между полками, похвалила то, как все понятно организовано. Татьяна Михайловна не изучала полки, а излагала своими словами содержание циркуляра. Ольга уточнила:

– Может, мне его просто прочитать?

– Не можно, – весело возразила Татьяна, – он секретный! Да там и все просто: всю иностранщину, не допуская попадания в руки подрастающему поколению, сдавать в Главлит, переводы с них хранить так же, как и сами источники. Вообще литературу, утратившую практическое значение, уничтожать под акты. Все ясно?

– Почти. Насчет уничтожения не совсем понятно, как это? Сжигать?

Та поморщилась:

– Да перестань. Откуда у тебя такого рода продукция, чтобы костры из нее устраивать?

«Черт возьми, все идет как по маслу», – порадовалась Оля, но, как оказалось, рано. В фотолаборатории с грохотом что-то обрушилось, и из нее смущенно выбрался Алька Судоргин, красный как рак.

– Простите, я там, кажется, что-то уронил…

У Оли в зобу сперло дыханье. Как она могла забыть запереть дверь и в лабораторию?!

Татьяна Михайловна весело спросила:

– Альбертик, ты всю работу нам оставил, а сам где лазаешь? Ольга, вот, познакомьтесь, это третий член нашей комиссии…

– Мы знакомы, – процедила Ольга сквозь зубы, понимая, что сейчас будет.

Недоумок долговязый неловким привидением вывалился из фотокомнаты, и за ним выполз хвостом ворох литературы, рассыпавшейся из сушильного шкафа. Татьяна, наклонившись, подняла злосчастного Хемингуэя – категорически не рекомендуемого к переводу из-за искажения образа испанских партизан. Потом – Зощенко с его искаженным восприятием истории, фрейдизмом и нытьем. Потом – Бабеля, с его искаженным изображением героической, небывалой еще в истории человечества классовой борьбы… Ну и дальше. Все эти заблуждения-искажения, так, казалось бы, надежно припрятанные в темной комнате, в плотно закрытом сушильном шкафу, точно ждали своего часа и вывалились под ноги комиссии.

Дальше произошло то, что обычно случается после того, как тайное становится явным: укоризненные взгляды, намеки разного рода прозрачности. Татьяна Михайловна, посерьезнев, официально уведомила о необходимости явиться завтра «для собеседования».

Все это звучало тем самым колоколом, который звонит по всем. Комиссия, увязав крамолу в пачки, забрала ее с собой, точнее, нагрузили ею Альберта. Ольге стоило немалых трудов избегать его взглядов, отчаянных, убитых, умоляющих.

«Тьфу, пропасть. Слякоть! Дохлая утка! Принесло на мою голову!»

Когда вся эта кодла убралась, Ольга некоторое время сидела, обхватив голову руками и закрыв глаза. Потом по-новому, как чужим взглядом, обвела помещение, точно бывший жилец, вернувшийся в свою квартиру из эвакуации, а там уже занято. Почему-то возникло стойкое ощущение, что скоро места ей тут не будет.

«Ну и пожалуйста», – зло подумала она и вслух употребила заклинание, которому научил Колька. Несмотря на то что прозвучало вхолостую, в воздух, стало куда легче. Оля уселась за стол и принялась читать уцелевшую (ибо была «прописана» в ящике стола) Ахматову. Искажающую в поэзии своей человеческий образ. Любимые строчки прыгали и разбегались перед глазами, точно так же как и мысли, и продолжалась эта чехарда до тех пор, пока в библиотеку не заявился Палыч, а с ним – хмурый Маслов.

– Спровадила проверяющих? – поинтересовался Акимов.

Оля буркнула:

– Сами ушли.

– Нашли чего? – спросил уже Витька.

– Не твое дело, – огрызнулась она.

– Значит, нашли. – Отчим, присев, похлопал по руке. – Оля, не переживай.

– Больно надо!

– Раз переживаешь – стало быть, надо. – И, помедлив, присовокупил сомнительное утешение: – Честно сказать, как представишь, что вокруг творится, – так и поймешь, что все беды яйца выеденного не стоят.

Ольга не выдержала, вспылила, хлопнув по столу ладонью:

– Сергей Палыч, идите вы… со своими глупостями!..

Однако бывалый отчим, закаленный в домашних баталиях, и ухом не повел. Деликатно ухватив девушку за руку, усадил за стол.

– Хороший у тебя голос, командный. Такой беречь надо. Садись поудобнее, отпечатки снимать будем.

В дверь сунул голову директор школы Большаков:

– Гладкова! А, вы здесь уже?

– Тут, тут, – успокоил Акимов, располагая на столе подушку, чернила, бланки.

– Товарищ лейтенант, я совершенно не понимаю, как вы собираетесь все это делать… без родителей, без санкции руководства?!

– А вот приходится иногда, – посетовал Сергей, – но насчет отдельно взятой Гладковой к чему вам беспокоиться? Я ее отчим.

– То есть вполне законный представитель! – вставила, уже придя в себя, Ольга.

– Ты-то помолчи, – сердечно попросил директор, – с тобой особый разговор будет. А Маслов?

– Один-единственный Маслов – это… – начал лейтенант и задумался.

Витька пришел на помощь:

– …Это такой пустяк, что и говорить не о чем. – И деликатно добавил: – Сергей Палыч, мамане обещал по хозяйству. Начинайте уж.

Директор, вздыхая, закрыл дверь со