– Я не думала об этом, – нерешительно протянула Гладкова, – но сильно схватили, и толчок был сильный, и так хорошо по грязи возил…

– Извини, пожалуйста, ты сказала «возил».

Оля кивнула.

– Не просто окунул в воду.

– Ну вот так, – Ольга помотала головой, точно показывая, как именно, – я пару раз вдохнула – и все, в себя пришла уже тут.

– Уже тут, – повторила Катерина, размышляя. – И больше ничего не припомнишь?

– Нет, – призналась Гладкова, – только сейчас мне почему-то кажется, что он был высокий.

– Почему?

– Он тянул как бы вверх. Вот вы спросили, теперь ничего не могу утверждать, – призналась Оля.

Катерина сунула руки под мышки, согревая холодные ладони:

– Разрешишь осмотреть?

– Конечно.

Введенская, бережно касаясь, осматривала рану, которая обвивала шею: «Скорее всего, не показалось Оле, края идут наверх, петлей». А платье Ольги она уже и так видела. Очень удачно получилось, что и оно не новое, и воротничку не первый год и даже не третий. Обветшавшие швы с готовностью растянулись как раз на пару-тройку сантиметров, потом и треснули – и этого оказалось достаточно, чтобы избежать удушения. И то, что Ольга даже в полубессознательном состоянии продолжила сопротивляться, и то, что откуда ни возьмись появился Сахаров, – все это было исключительно хорошо!

Плохо было другое: неужели и на этот раз гада никто не видел?!

«Не спеши. Еще есть Сахаров». Катерина глянула на часы:

– Ой, мне пора, – поднявшись, напомнила: – Оля, пожалуйста, будь крайне осторожна. Не ходи одна.

Оля, неуверенно улыбнувшись, заметила:

– Чего ж мне бояться теперь? Я его даже не видела.

Можно было бы объяснить: не факт, что он об этом знает. И что вообще нет смысла искать логику в действиях злобной пародии на человека.

Но куда проще и быстрее было повторить:

– А все равно не ходи, – и поспешить к Сахарову.

Катерина, найдя нужную палату, постучавшись, приоткрыла дверь:

– Можно?

– А пожалуйста, – разрешил Сахаров.

Нет, все-таки Маргарита – чудо-доктор, поднимающий мертвых. И этот не производил жалкого впечатления, располагался по-царски, один в шестиместной палате. И хотя грудь перевязана, на физиономии – синяки и ссадины, челюсть припухла, но глядит бодро. Правда, увидев, кто именно вошел, тотчас сменил выражение на истинно херувимское.

Капитан Сорокин, находившийся в палате, напротив, был мрачен. Очевидно было, что он на взводе и сдерживается с трудом.

– А я вот, напротив, в коридор вас попрошу, – сказал он и, взяв Катерину под локоть, вывел за дверь.

Отойдя подальше от палаты, убедившись, что до посторонних ушей далеко, Николай Николаевич быстро, вполголоса проговорил:

– Горим.

– Что?

– Врет, что никакого нападения не было.

Дыхание у нее перехватило, челюсть отпала:

– Зачем? Да как так?!

– Тем самым кверху. Поет: дескать, иду, смотрю – гражданке дурно, начал первую помощь оказывать, а тут ревнивый кавалер избил.

– Хороший парень, пусть не с простой судьбой. Для чего ж врать, если не виноват? – коварно спросила Катерина.

– Мне-то почем знать?! Ты с глупыми детишками ладишь, ты и выясни зачем! – И, вновь ухватив, развернул и толкнул к палате Цукера: – Иди, иди. Рвалась помогать – вот и приступай.

Сергеевна тихонько приоткрыла дверь. С чего это циклоп решил, что она умеет ладить с подростками? И при чем тут подростки, речь-то о взрослом детине, да еще с темным прошлым, с куда более невнятным настоящим.

«Так, спокойно. Не об этом сейчас. Не время для предубежденности. В настоящий момент важно убедить себя в том, что нет в мире милее, нужнее, интереснее дорогого товарища Романа Сахарова. Кровь из носу – расположить его к себе раз и навсегда… Ну хорошо, до тех пор, пока не признает то, что признать должен».

Сахаров с какой-то книжкой в руках полулежал на кровати. Катерина разобрала название:

– Ахматова, «Четки»? Надо же. И откуда она у вас?

Цукер сделал вид, что не услышал вопроса, задал свой:

– Чем, так сказать, могу? Извините, ваше имя-отчество?

– Екатерина Сергеевна, следователь. – Введенская, взяв отложенную книгу, перелистнула несколько страниц. – Я к вам с огромной просьбой, Сахаров.

– А можно просто Рома, – развязно разрешил он. – Итак?

– Хорошо, просто Рома. Поведайте мне, пожалуйста, что случилось позавчера, когда вы шли со станции. Вы же оттуда шли или из иного какого места?

– Оттуда, оттуда, – подтвердил Сахаров и с видом сказочника начал: – Ну так слушайте…

Врал он неторопливо, со вкусом, растягивая по-блатному слова, и Катерина вскоре потеряла интерес, слушала рассеянно, лишь поддакивала там, где уместно.

Разглядывала безусое, гладкое, молодое и красивое лицо, на котором внимательным взглядом легко можно было прочитать, каких именно гадостей не чужд его носитель. Пьяница, бабник, игрок – а лицо все равно мальчишеское. Бритая голова – большая, лобастая, шея как у быка, плечи широченные, такие нередко бывают у людей, что сызмальства плавают, как рыбы, а морда как у школьника.

«Как странно он выглядит. К туловищу мужика смеха ради присобачили голову с детским лицом… Ну это ладно, гораздо интереснее: врать-то зачем?»

– …Вот я и вижу: лежит гражданка в грязюке, я и заинтересовался. То есть подошел глянуть, что да как. Смотрю: персона знакомая. Я ее так и сяк, по щекам, а она – нет, и все. Приподнял ее из грязи, морду оттираю – а тут налетает на меня этот немножко больной товарищ Пожарский и ну кидать пачек…

– Но вы сдачи не дали? – в тон ему спросила Введенская.

– Я бы дал, – заверил Цукер, прижимая ладони к перевязанной груди, – так не бросать же несчастненькую снова в грязь. Так что руки заняты были. Упал я, значит, а он меня ногами по ребрам, по голове, точно озверел. Как не умер я – бог весть. Я и так раненный неоднократно…

Тут Сахаров скукожился, усох, щеки ввалились, того и гляди скончается без покаяния. Катерина разрешила:

– Дальше не надо, – потирая начинающие гудеть виски, уточнила: – И все это время вы были одни – бесчувственная Гладкова, ты и налетевший ненормальный Пожарский.

– Все верно понимаете.

– Ясно. – Катерина вздохнула, взяла с тумбочки Ахматову, полистала, прочла вслух: – «И всюду клевета сопутствовала мне, ее ползучий шаг я слышала во сне…» Нравятся стихи?

– Складные.

– Когда стихи складные – это хорошо, а вот когда складное, но вранье – хуже.

Сахаров с кротким видом вздохнул:

– Вам виднее.

– Не совсем. – Она чуть подалась вперед, подчеркивая, что сейчас будет интересное. – Хочешь, расскажу, как было дело?

Он заинтересовался:

– А как же. Что, было по-другому?

– Да! – радостно подтвердила Сергеевна, в свою очередь ощущая себя сказочником. – Ты, Сахаров, следуя откуда-то – явно не со станции,