Но волшебными на самом деле были мамины руки: именно они кроили, шили, вязали, мастерили не только красивые платья, рубашки, свитера, но и мои новогодние костюмы: зайца, мушкетёра, гусара, индейца… Костюмы эти были сделаны с такой любовью и так искусно, что я неизменно получал за них призы на школьных новогодних праздниках.

Бабушка Ефросинья Павловна такой рукодельницей, как моя мама, не была. Конечно, она умела связать из грубой шерсти простые носки и варежки, наложить заплату, подшить подол платья на швейной машинке (ещё одном вечном и недосягаемом объекте моего детского любопытства), но не более того…

Бабушка, когда жила с нами, уже плохо видела. Слабым её зрением я, бывало, пользовался. Играя с ней в «дурачка», передёргивал карту и ликовал, если удавалось таким образом бабушке прилепить «погоны». Она на свои проигрыши не сердилась, но любила повторять:

– Ты, внучек, меня не обижай, слушайся бабушку. У меня ведь тётка-миллионщица в Москве живёт. Она всё мне завещает, а я – тебе отпишу…

Конечно, никакой богатой тётки у моей бабушки не было. Но, очевидно, детство без матери, раннее замужество, тяжкий крестьянский труд, потеря всего нажитого в годы коллективизации, а затем долгая жизнь в ссылке, непрекращающаяся нужда и вечная забота о том, как прокормить, одеть и обуть многочисленную семью, на закате лет трансформировались у неё в мечту о неслыханном богатстве, которое однажды свалится на голову…

Короче говоря, в ту пору мы с бабушкой составляли вполне подходящую пару – старый да малый. И оба верили в сказки.

Бабушка на разные лады рассказывала мне сказку о мальчике с золотыми ножками, который вырос и стал настоящим героем…

* * *

Я рос без отца, и немудрено, что образцом мужского поведения, своеобразным эталоном стали для меня мамины братья – Пётр, Василий и Геннадий.

Мои дяди были не похожи друг на друга ни внешне, ни характерами…

Уже взрослым я вывел формулу, что все мужчины делятся на воинов и летописцев. В жизни необходимы и те и другие: воины совершают подвиги, а без летописцев об этих подвигах никто не узнает.

Так вот, дядя Гена, Геннадий Иванович Кердан, мастер спорта по боевому самбо, несомненно был воином. Ещё в институтские годы он организовал первую в Челябинске студенческую народную дружину, во главе которой гонял хулиганов в общежитиях и на танцплощадке в парке культуры и отдыха. Он не боялся ввязаться в самую ожесточённую драку и этот юношеский опыт быстрого разрешения конфликтов при помощи кулаков пронёс с собой через всю жизнь.

Портрет дяди может получиться несколько предвзятым, ибо я был очарован им, восхищался так, как мальчишка может восхищаться смелым, уверенным в себе мужчиной, и, конечно, в меру сил пытался ему подражать.

В моей памяти дядя Гена остался именно таким: рослым, ясноглазым, светловолосым, с выпуклым высоким лбом, широкими плечами и стальными бицепсами, отчаянно храбрым и бескомпромиссным.

Он появлялся в нашей квартирке всегда неожиданно. Громогласный и напористый, врывался в наш тихий быт, освещал его, как солнце, являя собой моё мальчишеское счастье. Дядя, казалось, заполнял всё пространство. Говоря одновременно и с мамой, и со мной, что-то рассказывая, жуя, выпивая, он попутно обучал меня упражнениям по накачке мышц и приёмам самообороны…

– Ты «пистолетик» делать умеешь? – вопрошал он меня, долговязого семиклассника, и, вытянув перед собой руки, начинал приседать на одной ноге. Без всякого напряжения выполнял это непосильное для меня действо несколько десятков раз, потом отжимался на кулаках или подкидывал играючи пудовую гирю, которую я, по его же совету, завёл для тренировок. – Повторяй за мной, племяш! Делай так сорок раз, и будешь мужиком! И ещё запомни: намечается драка, бей первым. И – всё!..

Окидывая меня оценивающим взглядом, дядя Гена интересовался:

– Ты что такой щуплый, Санька? – и тут же поучал: – Мужчина должен съедать в день стакан сметаны. Уразумел? Один стакан сметаны, и будешь в норме!

Про какую «норму» говорил дядя, мне было невдомёк, но я внимал и запоминал. Кстати, совет про стакан сметаны впоследствии спас меня от неминуемого гастрита, которым, вне всякого сомнения, наградила бы меня курсантская столовая с её неизменным комбижиром, поджарками и прочими трудноусвояемыми продуктами…

Главным же наказом дяди Гены стала поздравительная открытка на мой тринадцатый день рождения, где размашистым почерком значилось: «Расти большой – не будь лапшой!»

Впрочем, был и один практический урок, зимой семьдесят первого года.

Дядя Гена в это время жил уже в Фергане и в Коркино наезжал редко. Само собой разумеется, каждый его приезд превращался в непрерывную череду хождений по родственникам и знакомым. Я старался по возможности всюду сопровождать моего кумира. В один из таких визитов мы задержались допоздна и возвращались домой около полуночи по пустынной улице, носящей имя расстрелянного казаками южноуральского большевика Цвиллинга. Горожане в это время предпочитали сидеть по домам: случались разбойные нападения и хулиганство.

Было морозно. Мы шли широким шагом. Снег, с налётом угольной пыли, протяжно скрипел под ногами, и скрип этот гулко отдавался в стылом воздухе. Редкие фонари слабо освещали неширокий тротуар. Дядя что-то громко и весело рассказывал мне, затягиваясь табачным дымом.

Трое мужиков вывернули из-за угла. Крепкие, под стать дяде, они демонстративно преградили нам дорогу.

– Мужик, дай закурить, – не попросил, а потребовал один из них.

«Сейчас начнётся…» – содрогнулся я, да что там – душа ушла в пятки… Я вмиг забыл и про дядин разряд по самбо, и про свои подростковые фантазии совершить что-нибудь героическое. Только стыд навсегда опозориться перед дядей и удержал меня от того, чтобы тут же не броситься наутёк…

Вид незнакомцев не сулил ничего хорошего: угрюмые лица, руки держат в карманах… Что там у них: ножи, кастеты?…

Встречные держались по-хозяйски – перевес был явно на их стороне: трое против одного. Уверен, меня, четырнадцатилетнего хлюпика, они в расчёт не брали.

Я приготовился к самому худшему: «Сейчас будут убивать…», а дядя Гена бросил окурок в снег:

– А я не курю! – и вперился взглядом мужику в переносицу.

Что углядел мужик в дядином взгляде, сказать не могу. Но почему-то ни он, ни его друзья тут же не кинулись в драку. Может быть, почувствовали в дяде нечто такое, что обеспечивает победу даже над превосходящим противником.

Они молча расступились и дали нам пройти. Зябкой спиной я ещё долго ощущал опасность, исходящую от них…

Вскоре дядя уехал, и мы с ним больше не