Она моргнула и отстранилась, отсев от стола. Когда она открыла глаза, всякое тепло в них улетучилось. Ко мне она уже сочувствия не питала. Я просто поражалась: как падение с лестницы приравнялось к согласию? Она выспрашивала, сколько я той ночью выпила. Я пыталась вспомнить, но, разумеется, как выяснилось позже, я выпила гораздо больше, чем думала. Это стало серьезным пятном на моей репутации, как будто напиться – значит лишиться прав на защиту закона.

Была ли я из состоятельной семьи?

Я помню, как меня покоробила эта резкая смена темы. Из какой семьи?

Она повторила: была ли я из состоятельной семьи?

А мне откуда знать. Мама недавно умерла, воспитывала меня в одиночку, буквально на днях умерла, а денег у нее не водилось. У нас не водилось. Я пошла по барам, потому что у меня только что умерла мама и я пыталась как-то поднять себе настроение.

«Как я считаю, в ту ночь была ли я готова на безрассудный поступок?»

Готова на что? Я не понимала, что происходит.

Вопросы становились все туманней, сбивчивей, и все они касались моего душевного состояния и настроения на тот момент, когда я увидела тех знаменитых парней. Я не слежу за футболом. Они были в костюмах; я их приняла за банкиров. Я спросила ее: «Зачем вы задаете мне эти вопросы? Как это связано с тем, что они со мной сделали?»

Потом она спросила, есть ли у меня молодой человек.

Слава богу, подумала я, она хочет, чтобы кто-нибудь за мной заехал.

Нет, с надеждой в голосе ответила я, у меня сейчас никого нет, но меня может забрать подруга, Таша. У нее есть машина.

А молодого человека разве нет? У такой-то красавицы? Я поблагодарила за комплимент. Очень любезно с вашей стороны, но нет, я ни с кем не встречаюсь. Но за мной может заехать Таша. Она водит машину…

«Софи, откуда у вас шрам над глазом?»

Шрам? Это я в детстве с велосипеда упала. Теперь-то я понимаю, к чему она вела: может, в прошлом на меня уже нападали? Может, я взяла привычку строить из себя жертву?

Она спросила, не пошла ли я по барам в поисках парня.

О боже. Я вдруг увидела все это с ее точки зрения. В стельку пьяная, с разбитой губой, в поисках приключений, увидела парней при деньгах и машине, с именем и матерями, которые все еще живы.

Но замалчивать уже было поздно. Я не могла соврать. Я была пьяной. Моя мама буквально на днях умерла. Я имела право в расстроенных чувствах напиться, и чтобы меня не изнасиловали и не избили четверо мужиков. Но я не могла взять своих слов обратно, и не успела я глазом моргнуть, как мы уже были в суде. А там уже и делу конец. Невиновны. Есть известная фотография, где один из футболистов в костюме от «Прада» победно машет кулаками на фоне Олд-Бейли[6].

Уже после суда.

Дальше – хуже, как снежный ком. Об этом говорили на каждом шагу, в ток-шоу и соцсетях, и говорили все про меня – почему я солгала, когда я солгала. А они как будто вообще ни при чем. Они не потеряли спонсорские сделки, не лишились работы. Их клуб всецело их поддержал.

В Сеть слили мое имя, а потом и адрес. Мой дом закидывали яйцами. Звук разбившегося о стекло яйца звучит как выстрел. Какая-то девушка плюнула в меня прямо на улице. Мужчины собирались у меня в саду после закрытия пабов, пели под окнами спальни клубный гимн и хохотали. Мамину машину посреди ночи спалили. Полиция убеждала меня переехать. Я не хотела. Я жила там с мамой, а теперь ее не стало. Там было все, чего она касалась.

Как-то ранним утром возле дома я услышала чей-то крик. Женщина показывала пальцем на мое крыльцо. На крыльцо прибили кошку.

Серенькую кошечку, тощую, совсем котенка, еще не готовую встретиться с миром один на один. Пробили голову гвоздем. Струйка почерневшей крови запеклась на желтой двери. Фотография оказалась в газетах. Это уже был перебор: люди любят кошек. Я выдохнула с облегчением. Подумала: теперь-то все поймут, что тут творится. Но нет. Люди сказали, я сама это подстроила, чтобы привлечь внимание, – давила на жалость.

Тяжело терять веру в людей, когда ты еще молод. От этого не оправляются, не до конца. Я скрылась. Скрылась даже от своих друзей.

В тот раз было страшно, но создавалось ощущение, что это пройдет. Пока не выступила еще одна девушка.

Первый раз я об этом услышала дома по радио: сообщение о том, что по делу появился свидетель.

Она была той ночью в номере отеля и давала показания в полиции. Я не помнила, чтобы со мной была еще одна девушка. Подтвердит она мои слова или нет? А если да, то будет ли второе слушание? Я не в силах опять через это пройти. Или она назовет меня лгуньей, вдруг она приспешница футбольного клуба? Если так, то меня обвинят в лжесвидетельстве? И посадят в тюрьму? У меня не было денег на залог или адвокатов.

В ступоре от нерешительности, я должна была хоть как-то отвлечься, так что пошла на кухню что-нибудь себе приготовить. Поесть в те дни уже было большим достижением. Я бросила все силы на одну-единственную задачу: пожарить себе яйцо и сделать бутерброд. Достала сковородку и случайно влила чересчур много масла. Включила горелку. Пошла достать из холодильника яйца. Разбила одно и вылила его в слегка шипящее масло. И села наблюдать. Вдруг зазвонил мобильник – я аж подпрыгнула. Он лежал позади, на столе. Я повернулась спиной к сковородке, взяла телефон и глянула на экран.

Сержант Патриша Хаммингсворт.

Я до сих пор помню звук шкворчащих в сковородке яиц у меня за спиной. Я не решалась снять трубку и держала палец над кнопкой, сердце колотилось как бешеное.

За спиной брызгало раскаленное масло, а в руке трезвонил телефон. Тут-то я и ощутила сжавшую мне горло заскорузлую руку. Я заметила в окне его размытое отражение: темные волосы, вытянутое лицо. Мужчина был высокий и широкоплечий, он подхватил меня за талию и шею, стоило мне только нажать кнопку вызова.

Патриша все слышала. Она потом проходила свидетелем по делу о моем исчезновении. Она слышала, как я давилась слюной и задыхалась. Потом сдавленный крик, и что-то металлическое тяжело громыхнуло. После чего телефон отрубился. Когда