Я мотнула головой в его сторону:

– А вы знакомы с Гретхен Тайглер?

Он бросил на меня грозный взгляд:

– Тема закрыта.

– Так вы знакомы! Что она за человек?

– Очень влиятельный. Тема закрыта, Анна.

– Извините, а где тут туалет? – спросил Фин.

Альберт сказал ему – на втором этаже, через спальню сразу за лестницей. Хотя я знала, что был туалет и за кухней. Мы проводили Фина взглядом и услышали, как он поднялся по лестнице и закрылся в ванной.

– Альберт, вы знаете Гретхен Тайглер?

– Нет, зато вы ее знаете, верно?

– Что…

Он поднял руку, призывая к молчанию, и дождался, чтобы Фин спустил воду. Тогда он наклонился ко мне, вдруг весь побагровев, и прошептал:

– Тебе своих проблем не хватает, Софи Букаран?

24

Спустившись вниз, Фин застал нас в совсем ином настроении. Отнюдь не веселом. Альберт сидел нахмурившись, а я просто оторопела. Альберт сказал ему, что мы решили пройтись по замковой территории и посмотреть, что тут переменилось с моего отъезда. А он пусть подождет нас тут. Мы ненадолго. Он не стал объяснять, почему не позвал с собой Фина.

На улице моросило, а мое дорогое кожаное пальто не было предназначено для прогулок по горам. Альберт одолжил мне из своего гардероба ветровку.

Мы вышли на улицу, а Фин остался на кухне, в замешательстве попивая чай и копаясь в смартфоне. Мы встретились взглядами, и Фин ободряюще вскинул бровь, решив, что я сейчас засыплю Альберта каверзными вопросами про Леона и Дану. Я сдавленно улыбнулась в ответ. Не зная, вернусь я вообще или вижу Фина в последний раз. От этой мысли стало грустно, как ни странно – он ведь был ужасно назойливый.

На улице поднялся ветер. С моря налетали шквалы дождя. Мы пошли напрямик вверх по склону, в потемках, как будто нам куда-то нужно было по делам.

Бесполезно избегать этой темы. Пора объяснить, кто я такая, откуда и почему я в бегах. Долгое молчание тяжело прерывать. Выслушать меня, пожалуй, будет непросто. Вам уже рассказывали эту историю, но только с другой точки зрения и совсем иначе.

Но знаете, как это часто бывает со щекотливыми историями: от рта до уха – целая пропасть. И может, вы вообще ничего не услышите.

25

Если я скажу вам их имена, вы решите, что знаете, кто я. Но нет. И я не стану говорить о той ночи в отеле в районе Сохо. Я не стану называть футболистов по имени. Я не стану говорить, за какой конкретно Лондонский клуб они играли. Все это можете почерпнуть где-нибудь в другом месте.

Я не стану говорить о полученных травмах, внешних и внутренних, или о том, что случилось в суде, что говорили обо мне, моей предыстории, моей маме. Моя мама была замечательной мамой. Она сделала все, что могла. Мои проступки – моих рук дело. Я не стану говорить, что жюри и часа не потратило на рассмотрение девятнадцати пунктов обвинения.

Вначале люди умоляли меня обо всем рассказать. Предлагали деньги. Писали на почту, звонили, стучались в дверь. Душещипательный сюжет. Ваша версия событий. Что произошло на самом деле. У вас есть обязательства перед другими девушками.

Перестать рассказывать об этом не было каким-то тактическим ходом, просто каждый раз, как я рассказывала свою историю, становилось только хуже. Я пришла к выводу, что это какой-то наговор, словесное проклятие, которое я сама на себя навлекла. Но стоило мне перестать, как на меня все накинулись, рассуждали о моих мотивах, о таких «как я» девушках и какие же мы ненормальные. Говорили, что таких надо лишать анонимности, если дело проиграно. Как меня ни называли в интернете.

Пламя раздувала одна из оппозиционных колумнисток. Вы наверняка ее знаете. Она тогда была известна авторской подписью «Она говорит, о чем все остальные только думают».

Я задавалась вопросом: неужели все правда так думают?

Она сказала, это было с обоюдного согласия. От начала до конца. Даже насилие. Иногда девчонки любят пожестче. Она сказала, я хотела закадрить футболиста, ради денег и славы, но потом проснулась в отеле и поняла, что это мной воспользовались, а не наоборот, и тогда задумала с ними покончить. И тогда я обратилась в полицию. Она отмечала, какой урон могла причинить моя мстительность: миллионные убытки в правах на трансляцию, банкротство футбольного клуба с шатким финансовым положением. Слава богу, есть такие инвесторы, как Гретхен Тайглер, готовые поддержать родную британскую индустрию.

Я могла загубить не одну карьеру, разрушить не один брак, травмировать детей. Она все еще в деле, эта журналистка. Все еще сыплет мнениями.

На ток-шоу и передачах со звонками в студию неделями мусолили это дело. Ох уж эти девчонки. Ох уж эти девчонки, о чем они только думают – гуляют по ночам, танцуют, завидуют.

Даже те, кто встал на мою сторону, не хотели знать правду.

Их волновало только то, что вписывалось в их повестку. Они только хотели подловить на преступлениях своих врагов. Я стала отправной точкой в историях, которые они и так хотели рассказать. Ко всеобщему разочарованию, я оказалась не такой уж беспомощной жертвой: моя мать преподавала в лондонской Школе востоковедения и африканистики. Меня уже приняли в Баллиол-колледж. Я тогда напилась, но все равно считаю, что это не давало им права меня изнасиловать.

Первый раз я рассказала обо всем в полиции. И это мне запомнилось больше всего, потому что запись ставили на слушании, чтобы показать, какая я бессовестная лгунья.

Губа моя опухла и треснула, я сама сидела в шоке. Голос был как будто и не мой вовсе, запинался, язык заплетался, я путалась в деталях, меняла на ходу цвета пиджаков и ковров.

Меня допрашивали в серой комнатушке со стальным столом, привинченным к полу. Со мной были две женщины и камера. Одна из полицейских, сержант уголовного розыска Патриша Хаммингсворт, задавала вопросы. Вторая сидела со скучающим видом, откинувшись на стуле и в упор уставившись на меня.

Патриша поначалу отнеслась ко мне с сочувствием. Она мне понравилась. Я рассказала ей о том, что случилось.

Она взглянула на мою разбитую губу. «Это они тебя так?»

Я тронула ранку. «А, это?»

Она кивнула, склонив голову, жалостливо. «Да. Вот это. Это они с тобой сделали?»

«Нет, это я, по-моему, сама, до встречи с ними. Я упала с