него убегали. Молодцеватый, одетый обдуманно небрежно подполковник умел увлечь молоденькую связистку, негрубо приласкать истосковавшуюся деревенскую бабу, и, поцеловав тонкие пальцы, произвести впечатление на красивую полячку. (Все это я наблюдал сам.) Так вот, подполковник, а потом и полковник, и начальник Разведотдела 40 Армии В. В. Сваричевский оказался мне учителем, товарищем, отцом. Не знаю, чем я привлек его, но он всегда старался держать меня рядом с собой. Я искренне к нему привязался. Его радости и печали становились моими. Разумеется, между нами не было панибратства. Наши отношения никак не снижали требований ко мне, как работнику армейской разведки. Но за повседневными делами была выражавшаяся в поступках дружба. Я это постараюсь дальше показать.

Кажется, в начале сентября Военно-полевое управление армии перебралось на кирпичный завод близ деревни Никольское (около Воронежа), в которой недавно размещался штаб 111 бригады. (Ее вывели из состава Армии и перебросили на другой участок фронта.) Для работы приспособили громадную печь для кирпича. За ее толстыми стенами можно было не опасаться даже прямых попаданий снарядов или мин, а попадание авиабомбы обоснованно считалось делом маловероятным. Сваричевский, я, а потом и капитан Сетенко, разместились в одном из отделений печи. Правда, мы предпочитали находиться в расположенном рядом деревянном домишке. Но временами это становилось опасным: район кирпичного завода обстреливали и бомбили. Здесь, на кирпичном заводе я снова встретился, теперь уже с подполковником, заместителем начальника оперативного отдела Армии – Утиным. Он приветливо произнес обычное: «А, явился снова, блудный сын».

Прежде чем говорить о дальнейшем, я должен объяснить свое новое положение. Оно было особенным. Мне всего 20 лет. Я значительно моложе всех офицеров разведотдела. Но у меня достаточная общая подготовка, я побывал в боях, прошел по тернистому пути солдатской жизни. Другое: у меня нет офицерского звания, и присваивать его мне никто не собирается. Вместе с тем я допускаюсь к делам большого масштаба и важности. И, наконец, последнее: командарм забрал меня из бригады, не задумываясь, куда меня зачислить. В разведотделе имелся штатный переводчик. Я оказывался лишним. Меня зачислили в штат роты охраны штаба. Командир этой роты бравый капитан получил себе бойца, которого не мог использовать по прямому назначению. Вместе с тем делать мне особенно нечего: пленных нет. Вот почему я однажды предпринял некоторые шаги. Я попросил подполковника Сваричевского включить меня в повседневную штабную работу. Я видел, как он, Сетенко собирают информацию, ведут карту и т. д. и т. д. Все это было мне по плечу. Разговор происходил при Сетенко. Сваричевский и он переглянулись и решили удовлетворить мою просьбу. Я походил с Сетенко на узел связи и перезнакомился со всеми связистками. Потом мне показали разведывательную карту, научили наносить на нее обстановку, я узнай группировку войск противника, стоявшего перед Армией, в общей форме меня познакомили с составом наших войск. Меня предупредили о строжайшей секретности всей работы, но, предупредив, уже ничего не скрывали. Я был горд, удовлетворен и все, что угодно. Пригодилось мое старое умение владеть карандашом. Я быстро привык к военной терминологии, выучил условные знаки, наносившиеся на карту, стал очень аккуратно и четко выполнять карту. Обстановка запоминалась быстро и хорошо без больших записей и т. д. Разумеется, эти мои первые шаги не остались незамеченными. Все, с кем я сталкивался, от связистки до работников оперативного отдела, относились ко мне доброжелательно и не без оттенка иронии. Смысл был такой: мальчик берется за важные дела, посмотрим, как получится. Выражалось это, примерно, в следующем: сижу я на узле связи. По телефону командарм выясняет обстановку, ведя разговор со своего рабочего места. Связистка разрешает мне слушать ход переговоров, а они всегда вводили исчерпывающим образом в курс дела. Я мог зайти к подполковнику Утину и попросить его познакомить меня с обстановкой. Он усмехался и знакомил либо сам, либо поручал это какому-нибудь офицеру. Так же вхож я был и к начальнику оперативного отдела полковнику Белодеду. Во всех этих успехах помогали мне молодость и сметливость, окружавшие меня старшие офицеры ценили оба эти качества. Конечно, я не злоупотреблял добрыми к себе отношениями, не был навязчивым. Был и еще фактор, работавший на меня: я считался храбрым парнем, Сваричевский брал меня в Воронеж, рядом с ним я держался самым достойным образом. По поездкам в Воронеж меня узнал и хорошо стал ко мне относиться заместитель командующего генерал Филипп Федосеевич Жмаченко. Был и такой случай: он заглянул зачем-то к Сваричевскому в наше отделение печи для обжига кирпичей. При входе генерала я встал. Он поговорил со Сваричевским и обратил внимание на несколько книг, которые я привез из Воронежа. Был среди них томик Белинского. Генерал спросил: «Чьи это книги?» Сваричевский ответил: «Да вот переводчик читает». Генерал посмотрел на меня и сказал: «Да ты оказывается культурный мальчишка». Так состоялось знакомство с Ф. Ф. Жмаченко. В воспоминаниях маршала Баграмяна есть такая характеристика комбрига Жмаченко: «Железный человек». Наверное, маршал прав. Однако хочу сказать: я близко сталкивался с генералом Жмаченко вплоть до конца войны. Я видел его в рабочем кабинете, на узле связи, на наблюдательном пункте. Я готовил для него карты, докладывал ему обстановку по телефону и лично, был его переводчиком во всех случаях, когда он хотел разговаривать с пленными. Я знал генерала и сказал бы о нем: «Это был интеллигентный человек».

Исключение в отношении ко мне составлял начальник разведотдела полковник Черных. Я встретился с ним впервые во время его приезда на кирпичный завод. Черных был кадровым военным, служил до войны в пограничных войсках, он был очень опытным, знающим свое дело человеком, этого не отнять. Его высокая требовательность вызывала уважение. Но он был не только требователен, но груб и зол. Его боялись в отделе. Я заметил: люди с водянистыми глазами, как правило, неприятные. У полковника Черных были водянистые глаза. Так вот, на первых порах, он меня просто игнорировал. Он дал понять: переводчик в отделе есть, тебя взял командарм, к нему и обращайся. Я, разумеется, к командарму не обращался, но и, конечно, понимал, что для избавления от меня самому полковнику придется разговаривать с командармом.

Итак, я приобщился к большой работе разведотдела. Не обходилось без срывов. Таким срывом оказался первый допрос пленного. Я пережил порядочное страдание и потому расскажу об этом. Однажды стало известно, что разведчики захватили пленного немца. Допрашивать его решил сам командарм. Все собрались у него. Я стоял в полной готовности. Привезли высокого светлоголового ефрейтора. Его сопровождали начальник разведки дивизии и дивизионный переводчик лейтенант. Генерал Попов начал допрос. Не