Шрифт:
Закладка:
Солнце взошло высоко. Над степью царила тишина. Мы сидели, бесконечно усталые, не в силах двигаться и говорить. Первым заговорил Горбаткин: «Ну что же, дождемся здесь темноты и пойдем к Дону». И он достал из планшета карту. «Как, – подумал я, – сидеть здесь до ночи, когда немцы совсем близко?» Я посмотрел на капитана и встретил пустой, обезумевший взгляд. Я сказал: «Надо идти. Только начинается утро». «Да нет, – отозвался капитан, – скоро стемнеет…» «Товарищ капитан, начинается утро!» «Утро?» – переспросил Горбаткин и словно проснулся. «Да, конечно! – уже совсем твердо произнес он. – Конечно, конечно, идем, быстрее идем!» И тут у меня мелькнула верная мысль, которую я тут же высказал: «Мы обогнали танки и машины. Значит, это какая-то подвижная часть, отдыхавшая до утра. Значит, мы обогнали их. Впереди нет их пехоты, надо скорее двигаться». Все как-то приободрилась и пошли сначала оврагами, а потом по пустому полю. Было очень страшно. Совсем низко пролетел немецкий разведчик, «рама». Казалось, будто за каждым кустом прячется немец, а в легком шуме ветерка слышался рокот машин и танков. Вошли в поле пшеницы. Наткнулись на телефонный провод. Он привел нас в брошенный блиндаж, среди всякого хлама стоял котелок с водой, валялся ящик с винтовочными патронами. Они оказались очень кстати. Все мы несли винтовки или карабины, а патронов не было. Теперь ими запаслись. Пошли дальше.
Трудно сейчас (да и тогда) определить, сколько времени или километров мы прошли. Добрели до деревушки. Нужно было обязательно заглянуть в нее, узнать название, чтобы сориентироваться по карте. Однако кто в деревне? Наши или немцы? Кругом царила тишина хорошего летнего утра. Вдалеке ребятишки пасли коров. Все казалось спокойно. А мы, как затравленные волки, прятались в кустарнике, ощетинившись винтовками. Решили: Горбаткин, Мальцев и я идем к деревне. В случае опасности открываем огонь. Оставшиеся уходят. Так и поступили. Приблизились к мальчишкам, шепотом позвали их, поманили к себе. Ребятишки сбились в кучу, испуганно смотрели на нас, не двигаясь с места. В чем дело? Оглянувшись на товарищей, я все понял. Мы стояли перед мальчишками, изготовившись к стрельбе. Тогда я закинул карабин за плечо и пошел к ним, пытаясь улыбнуться. «Мы свои, – сказал я. – Не бойтесь». Мальчишки остались на месте: не убежали. Подойдя близко, я спросил: «Кто в деревне? Немцы есть?» Один ответил: «Никого нет. Наши ушли». Я так обрадовался, что обнял мальчика, к его великому удивлению, и крикнул своим: «Дорога свободна!» Мальцев сбегал за остальными бойцами, и мы прошли в деревню. Здесь царил мир. Бабы готовили кое-какую еду, по улице бродили куры, пасся теленок. Мы вошли в хату. Пожилая женщина посмотрела на меня и заплакала: оказывается, лицо мое было в пятнах крови комиссара. В крови была и гимнастерка. Я сказал, что не ранен, что это чужая кровь. Но нервы вдруг сдали: меня затрясло. Женщина поднесла мне алюминиевую кружку с молоком. Я стал пить, стуча зубами. Не успели мы вздохнуть, со двора вбежал боец, ошалело крикнул: «Немцы!» Мы кинулись огородами бежать, перескочили какой-то ручей, забрались на высотку, оглянулись: по золотому полю ржи прямо на нашу деревню ползли танки, много танков. Они двигались молча, не ведя огня. Слышался глухой гул моторов. Мы кинулись прочь.
Теперь мы знали дорогу к Дону, совершенно определенно выяснили, что мы не в окружении, что впереди путь свободен. Нужно только спешить. И мы шли. Увидели в поле лошадь. Поймали. По очереди ехали на ней. Устраивали короткие привалы в редких деревнях. Женщины ставили на стол щи (капуста, сваренная в соленой воде), мы быстро ели и шли, шли дальше. Был поздний вечер, когда мы подошли к Дону. Совершенно обессиленные, решили заночевать в какой-то деревушке, а утром искать переправу. В просторной комнате, на земляном полу примостились спать. Хозяйка – еще нестарая женщина – сидела у печи и смотрела на тусклый свет керосиновой коптилки. Я лег. Сон не шел. Стоило закрыть глаза, чуть забыться, и я снова мчался на машине среди треска автоматов, под исполненным мукой взглядом мертвых, выпученных глаз комиссара. Я поднялся, подошел к хозяйке, сел рядом. Встал и капитан Горбаткин: он тоже не мог спать. Так мы просидели до рассвета.
С первыми проблесками утра мы двинулись в путь. Выбрались на песчаный берег Дона. Я впервые увидел эту широкую реку и, не оценивая ее величия и красоты, подумал, как переберусь на ту сторону, если нет переправы. Я едва умел держаться на воде. Мы знали, что где-то близко наведен мост. Сейчас не помню, кто нам про него сказал. Так или иначе, мы добрались до деревянного моста, построенного саперами. Писатель Тендряков в хорошей повести «Свидание с Нефертити» рассказал о кровавой переправе через Дон. Наверное, в каком-то месте все так и было. Однако мы подошли к мосту, когда он по правому берегу даже не охранялся. Возможно, войска уже перешли Дон, и мост был подготовлен к взрыву. Вдалеке слышалась артиллерия. Кто-то вел с немцами бой – арьергарды или главные силы, – не знаю. Мы перешли на левый берег Дона и наконец почувствовали себя в полной безопасности. Не помню, как и при каких обстоятельствах, мы навели справки и узнали, где сосредоточивается бригада. Дальше шли пешком, ехали на попутных машинах. В какой-то рощице наткнулись на убитого солдата. Конечно, на протяжении войны я видел много убитых. Отдельные случаи запомнились. И этот человек в выгоревшей форме, босой одиноко лежал на зеленой траве среди листвы деревьев. Отчего он умер – не знаю. Может быть, здесь была бомбежка. Следов ран я не заметил. От мертвого веяло покоем, а в глазницах копошились мухи. Много мух. Я хотел взять документы убитого, но карманы оказались пустыми. Значит, шедшие с ним люди забрали их с собой. Не понимаю, почему они его не закопали.
Мы шли бодро и с чувством гордости, для которой были все основания. Мы пережили тяжелый бой. Горстка людей не потеряла самообладания в сверхтяжелой обстановке. Мы вырвались из лап немцев, не блуждали в окружении и, соблюдая строгую дисциплину, с оружием вышли к своим. Конечно, мы не знали, какие потери понес противник в негаданном столкновении
