В краткой истории Великой Отечественной войны сказано, что 28 июня немецкие войска перешли в наступление восточнее Курска… Они прорвали оборону на стыке 13 и 40 армий Брянского фронта и за два дня продвинулись в глубину на 40 км. Поскольку 111 бригада находилась на том самом стыке, то я и расскажу об этих событиях, увиденных мной с достаточно близкого расстояния.

Июнь был дождливым месяцем. Дул холодный ветер, моросил дождь, а вот утро 28 дня обещало быть ясным. На рассвете, в 4 часа утра меня разбудил Верич: «Вставай, немцы начали артподготовку!» Я быстро вскочил с зеленых веток, разостланных на полу (никакой мебели, кроме плохого стола и табуретки в разведотделе не было) и выбежал на улицу. Стоял сплошной гул орудий. Разумеется, я и до этого слышал артогонь, видел разрывы снарядов. Но теперь стоял непрерывающийся гром, и такое я слышал впервые. Верич и я вошли в хорошо выкопанную траншею, где стоял полевой телефон. Здесь уже находился Усанов, комендант штаба лейтенант Молдавский, попавший на эту должность из авиации. Он по старой привычке носил хорошо сшитую летную форму.

Удар артиллерии пришелся по боевым порядкам 121 стрелковой дивизии, оборонявшейся в первом эшелоне. На бригаду обрушилась авиация. В теплом голубом небе появились самолеты. Они шли большими группами. Сначала я пытался их считать, потом бросил. Чего здесь только не было? «Юнкерсы-87 и 88», тяжелые «Хейнкели», итальянские бипланы «Капрони». Одни сбрасывали бомбы, не меняя курса, другие пикировали. Забила наша зенитная артиллерия. Несколько самолетов загорелось и они где-то рухнули. Но и это не нарушило общего строя машин, летевших, как на параде. Бреющим полетом над землей ушли с какого-то аэродрома наши немногочисленные бомбардировщики. Несколько наших истребителей атаковали немцев, но оказались буквально в рое «мессершмидтов». Большие группы самолетов, сменяя друг друга, обрушили мощный удар на командный пункт бригады. Я видел, как самолеты входили в пике, от них отрывались черные шарики бомб и летели вниз под углом, вперед. Казалось, будто все они несутся в ту траншею, где сидели мы. Но это был обман зрения. Бомбы рвались довольно далеко. Горизонт стал каким-то лиловым, стеной вздымались дым и пыль, горели дома, стога сена. Усанов сидел у телефона, Молдавский, получив соответствующее распоряжение, грузил штабные грузовики на случай отхода. Я помогал грузиться. Не могу сказать, чтобы мне было слишком уж страшно. Я знал: 121 дивизия ведет бой с танками и пехотой, а хода событий не представлял. Потом выяснилось, что противник прорвал оборону, в бой вступили батальоны бригады. Командир бригады, конечно, знал обстановку. Потому-то Молдавский и получил приказ уезжать со штабными машинами. Он позвал меня с собой, я отказался, т. к. никаких распоряжений не получал. Молдавский уехал (как выяснились позднее, небольшая группа его машин нарвалась на немецкие танки. Молдавский, ехавший в головной машине, был убит, что сталось с остальными – не знаю). И вдруг через Расховец пошли толпы людей, бешено понеслись повозки, потянулись облепленные людьми трактора с тяжелыми орудиями на прицепе. Грузовики везли раненых. Да и так они шли с окровавленными грязными бинтами, опираясь на палки или винтовки. У хатенок примостились медицинские сестры, делали перевязки. Начальник артиллерии бригады низенький подполковник, крича, размахивая руками, остановил два орудия и изготовил их к бою. А войска шли и шли. Людей было много, они несли с собой оружие. Но это были уже разбитые войска, требовались какие-то особые усилия, чтобы остановить их и заставить драться. Загорелся дальний край деревни, а на дорогу, по которой отступали войска, стали ложиться снаряды. Все смешалось. Усанов и новый начальник штаба капитан Михайлов, сменивший, переведенного в штаб армии, Утина, сели на лошадей и уехали. Промелькнула легковая машина командира бригады. Я завертелся, как щепка в водовороте. Побежал, прижимая к животу автомат (винтовка моя уехала в машине Молдавского). Я искал глазами знакомых, заметил Верича и побежал с ним вдоль канавы. За спиной, казалось, совсем близко разорвался снаряд, угодивший в повозку. Вздыбились лошади, взлетел, словно кем-то подкинутый, человек. Верич куда-то исчез. Снаряд ударил в угол дома, в лицо полетели куски кирпича. В этой суматохе я увидел машину с зенитным пулеметом, поднял руки, шофер на мгновение затормозил, я уцепился за борт, кто-то подтянул меня и бросил в кузов. Я услышал над головой цокот зенитного пулемета, поднял глаза, увидел: пулеметчик, не прячась, ведет огонь по мелькающим черным точкам – немецким мотоциклистам. Я оперся автоматом на борт и нажал спуск. Автомат застрочил и вдруг смолк. В диске кончились патроны. В кого я стрелял, не знаю, потому что никого не видел.

Не помню, где, сколько времени и как плутала наша машина. Очень скоро она вырвалась на дорогу, по которой отступали подразделения бригады. То, что я увидел, незабываемо: конные, пешие, здоровые, раненые шли, шли, шли. Гудела артиллерия. Прошло какое-то подразделение, во главе с высокой красивой женщиной. Она лихо несла на шее автомат, почему-то улыбнулась, встретившись со мной глазами. В толпе людей ехали верхом Усанов и Михайлов. Потом показался начальник оперативного отдела капитан Богдарин. Он крикнул: «Кац! Видишь, за что солдатики хлеб едят?!» Не представляю смысла и значения его вопроса. Грохнул снаряд или мина. Я успел заметить: конь Богдарина взвился на дыбы и куда-то пропал в туче пыли. Больше я не видел веселого капитана Богдарина.

Не помню, как распределялось по дням пережитое в тяжелые дни отступления бригады. Я то шел пешком, то ехал в штабном грузовике. В небе свирепствовала немецкая авиация. Бежали все. Колонны войск, санитарные машины, толпы беженцев. Горели деревни, валялись убитые лошади, разбитые повозки. Гибли солдаты, старики, женщины, дети. Большие группы самолетов уходили на восток: громили Воронеж. Истребители обстреливали дороги с бреющего полета. Я чувствовал себя солдатом. Я увидел войну. Конечно же мне было страшно. Страшно бывает всем. Но я, как и большинство других, умел одолевать страх. Винтовка моя, видимо, оказалась среди трофеев, доставшихся в период летнего наступления 1942 года армиям «Третьего Рейха». Я носил автомат Усанова, но и с ним мне не повезло.

Бригада вела бои за Касторное. Мы приехали на новый командный пункт поздно ночью. Я сразу же собрался спать, а поскольку было холодно, пригласил к себе под развесистое дерево молоденькую машинистку. Я имени ее не знаю. Она была очень молоденькой. Мы легли под душистыми ветвями на мягкую траву, укрылись шинелями. Под головой у меня лежал автомат Усанова и вещевой мешок, где хранился