— Мы оба знаем, в чем тут дело, — говорит Дэвис. Мне не нравится его снисходительный тон. — Ты должна перестать цепляться за нее. Так горевать нездорово.

— А, так ты у нас теперь специалист по горю? Не все мы можем продолжать жить, будто ничего не случилось.

Дэвис гневно тычет в меня пальцем:

— Я этого не делаю.

Трескучие голоса прорываются из сканера волны «Скорой помощи», которую Дэвис слушает, на случай если понадобятся лишние руки. Он замолкает, чтобы удостовериться, что это не срочно, затем возвращается ко мне.

Я достаю зажигалку и сигарету из пустой коробки из-под игральных карт, в которой их храню.

— И к чему ты ведешь?

— К тому, что ты изменилась. Это… это… — Он обводит рукой мою рубашку в коричнево-оранжевую полоску. — Ты носишь ее одежду, бога ради.

Рубашку Адэйр сшила из мексиканской скатерти, которую нашла на гаражной распродаже.

— И ее дурные привычки ты тоже переняла. — Он поднимает бровь на сигарету, которую я готовлюсь прикурить.

— Она курила, когда ее одолевали видения. Это помогает мне… — «притупить боль» хочется мне сказать, — забыть ее.

— Ее не забыть. Ты разве не понимаешь? Мы просто должны пережить это. Но не таким образом.

— Каким таким? Да просто курево, тоже мне, проблема.

— Но дело же не только в куреве. Господи Иисусе, Уэзерли, ты меняешь мужиков чаще, чем мисс Белинда меняет бамперы. Джимми Смут. Родни Уилер. Рикки Скарборо. — Он загибает пальцы.

— А, ты теперь будешь изображать моего папочку? — Я прикуриваю.

— Ни за что. Я твой друг. И я переживаю. В последние полтора месяца ты кажешься сама не своей. — Его слова заставляют меня отшатнуться с такой силой, что я задеваю стену и выбиваю из нее кусок. — Ты не мыслишь ясно. Вслушайся в собственные слова. Ты говоришь о психически нездоровой женщине, мертвом олене и дожде, как будто что-то из этого важно.

— Важно!

— Но нет. — Дэвис произносит это будто окончательный вердикт. — Суд постановил, что это была случайность. Стоун мертв. Зачем ты продолжаешь будить лихо? Оставь эту семью в покое, пока не заварила кашу похуже. Они тоже пострадали, знаешь ли.

Я знаю, что он прав, но это не останавливает назойливое ощущение, что здесь кроется что-то еще. Если речь не о смерти Адэйр, что она пыталась рассказать мне?

— Ты переводишь эту ситуацию в область, которая тебе даже не подконтрольна.

— О чем ты?

— Видения Адэйр были мутными, и ей всегда приходилось их интерпретировать. Но ты так сильно хочешь добиться для нее справедливости, что додумываешь, изобретаешь какую-то тайну, чтобы пуститься искать ветра в поле, а правда, может, в том, что это была просто трагическая случайность.

— Это не была случайность! — взрываюсь я. — Это была моя вина. Моя! — Я тычу пальцем себя в грудь. — Если бы я не взяла машину в тот день, ей не пришлось бы ехать на этом дурацком желтом велике. — Я резко прерываюсь, когда голос застревает в горле.

Я еще не озвучивала это, но едва слова сорвались с губ, до меня дошло — во всем была виновата я. Она поехала на велосипеде из-за меня — и, что еще хуже, — меня не было рядом, чтобы спасти ее.

— Уэзерли, это не твоя вина. Она разрешила тебе взять машину, и, зная Адэйр, она бы снова так сделала по любой причине. Она бы сделала для тебя все, что угодно. — Тон его голоса становится ниже, мягче, будто Дэвис пытается меня утешить.

— Возможно. Но меня не было рядом, чтобы спасти ее. Я наконец-то была бы рада этому проклятому дару. Единственный раз, когда мне бы хотелось владеть этой силой, а меня не было рядом.

— Нельзя всех спасти. Поверь мне, я знаю. — Он дергано кивает на сканер волны «Скорой помощи», и я понимаю, что пусть и логически, но он прав.

Но я все равно чувствую горе и страшную, страшную злость. Почему она поехала на велосипеде? И тут меня осеняет еще одна мысль:

— И куда она вообще ехала? Ты себя об этом спрашивал? Работа в кафешке у нее начиналась поздно вечером, и тетя Ви собиралась ее подбросить. Я должна была забрать ее после смены. У нее не было причин садиться на велик.

— Я именно об этом и говорю, — говорит Дэвис, взмахивая руками. — Тот факт, что ты не знаешь, куда она ехала на велосипеде, не значит, что она занималась чем-то загадочным. Может, она поехала за едой. Может, ей нужны были сигареты. Может, ей просто хотелось покататься! Иногда верен самый обыденный ответ.

— Я не рехнулась. — Я кручу пальцем у виска. — Такого не может быть. — Я кидаю бутылку из-под газировки в мусорку и хватаю ключи со стола. — И я должна все исправить, — говорю я.

— Господи Иисусе, Уэзерли, куда ты теперь направляешься? И что ты, по-твоему, можешь сделать? — спрашивает Дэвис, когда я разворачиваюсь на каблуках и иду к машине.

— Для начала я собираюсь отогнать тачку Адэйр тете Вайолет.

Дверь машины истошно взвизгивает, когда я с силой ее открываю. Когда я поворачиваю ключ зажигания, двигатель кашляет от неожиданного пробуждения.

С одной рукой на руле я смотрю Дэвису прямо в глаза:

— А затем я собираюсь найти справедливость. И правду.

Я поднимаю в воздух пробку из-под бутылочки, будто все ответы спрятаны в этом маленьком кусочке стекла.

Его хмурый вид сменяется жалостью, когда он отступает от машины.

— Я не ошибаюсь, — говорю я ему, когда он уходит, качая головой. — Я не ошибаюсь! — кричу я ему в спину, но он не желает слушать.

Глава 14

Дьявол в деталях

В «Наливайке» в любое время суток можно рассчитывать встретить хотя бы тройку завсегдатаев. На пятничные скидки парковка забита. В пятидесятые бар был станцией техобслуживания, пока на другой стороне города не построили объездную дорогу. Тогда вытянутое здание лет пятнадцать стояло без дела. А потом в округе разрешили выдавать лицензии на алкоголь. Двадцать четыре часа не прошло, как Гэри Данлэп закрасил окна черным, поставил квадратную барную стойку в центре и шлепнул нарисованный от руки знак «Наливайка» поверх старого названия станции. С тех пор тут битком.

Я молча смотрю на пустое пассажирское сиденье машины, изо всех сил желая, чтобы мы с Адэйр могли еще раз проехаться по старой проселочной дороге до нашего дома. Мы всегда над чем-то смеялись. Она любила эту машину. Потрескавшийся винил был ее любимого оттенка красного. Она всегда говорила, что от