от собственного представления.

— Гэбби, я не уверена, за кого ты меня принимаешь — мы никогда прежде не встречались, мне кажется, ты запуталась…

— Запуталась? — Она фыркает. — Да как же, ты же детоубийца, разве нет?

От ее слов у меня внутри все переворачивается.

Воспоминание медленно обретает четкость. Старый фермерский дом с уродливыми цветочными обоям, и Гэбби кричит в дальней спальне.

Ее глаза сверкают, будто она дошла до веселой части игры, которую проигрывала в голове. Она видит, что ко мне приходит осознание.

Моя чашка дрожит, когда я ставлю ее вместе с блюдцем на стол.

— Гэбби, я была ребенком, который не осознавал свою силу и как ее могут использовать. Я не знала, для чего и кого она предназначается, — говорю я с глубочайшим сожалением. Ладонями разглаживаю складки на платье. — Мне следовало давно перед тобой извиниться. Но я не знала, кто ты. И мне ужасно жаль, что такое случилось с тобой.

— А это была твоя вина, знаешь ли. Я поняла это в ту же секунду, когда увидела, что ты сделала с папочкой.

Всплеск воспоминания — приоткрытая дверь и взметнувшийся подол платья. Это она подсматривала из соседней комнаты. Она увидела, как я заговариваю смерть ее отца, как потом отхаркиваюсь.

— Я пыталась спасти твоего отца. Твоя сестра позвонила моей тете и попросила масло пожирателя грехов для тебя.

Она вдруг выпрямляется.

— Ты не на вечеринку пришла. Так для чего? — спрашивает она, складывая руки на коленях.

Я сглатываю комок в горле, не зная, с чего начать.

Я достаю из сумки ее фото с моей матерью.

— Вы когда-то были знакомы с моей матерью. — Я двигаю фото через стол.

Гэбби изящно берет его. Черты ее лица смягчаются, когда она с восторгом рассматривает фото. Губы изгибаются в слабой улыбке, будто она перенеслась в прошлое.

— Ты помнишь ее? Дарби Уайлдер? — Она все еще изучает фото, потерявшись в далеком от нас дне. — У нее была эта старая жестяная банка. — Я достаю ее из сумки, чтобы показать ей. — Ты помнишь ее? Знаешь, что она в ней хранила?

Гэбби отшатывается, будто я выложила на стол змею.

— Ложь! — шипит она и отодвигается от стола. — Вот что было в ней! Грех и ложь, — говорит она, скаля зубы. Она вдруг встает и начинает ходить маленькими кругами. Кусать ногти. Взгляд мечется к банке и обратно на пол.

— Ты должна уйти, — шепчет она, будто не хочет, чтобы кто-то услышал. — Иди, иди, иди. — Она тихонечко отгоняет меня движением пальцев.

— Но, Гэбби…

— Нет. — Она отчаянно трясет руками в воздухе, отмахиваясь от взбаламученных мной мыслей. — Иди. — Она тычет дрожащим пальцем в сторону двери, протаптывая в полу дыру.

Настроение у нее меняется резко. Яснее ясного, что эта женщина не в своем уме и давить на нее мне бессмысленно. Я неохотно забираю фото матери и банку и засовываю в пластиковый пакет «Уолмарта». Встаю, готовясь уйти, но мысль о том, чтобы покинуть этот дом, кажется мне слишком окончательной. Но это и будет конец. Едва жители дома или шериф узнают о том, что я проникла сюда, пути назад не будет. И я вряд ли когда-либо еще увижу Гэбби Ньюсом.

Сейчас или никогда.

— Расскажи мне о капле дождя.

Гэбби резко поворачивает голову в мою сторону и замирает. Она замирает. Глаза мечутся к двери, к балкону, окнам, будто выглядывая, не подслушивает ли кто.

— Ты знаешь об олене? — шепчет она. Осторожно, хоть и очень неуверенно, но она явно надеется услышать «да».

Я делаю вид, что тоже волнуюсь о лишних ушах, и чуть заметно киваю. Напряжение отпускает ее тело по мере того, как на лице появляется широкая улыбка.

Гэбби по-заячьи складывает руки.

— Прыг, прыг. Скок, скок. — Она дважды прыгает вперед. — Вышел олень, и никто не помог. — Она наигранно качает головой. — Из кармана у него выпала синяя капля дождя. — Она складывает ладони, будто держит в них каплю. — Она нашептала рецепт, как видеть вновь. — Гэбби с гордостью выпрямляется во весь рост, будто только что прочитала по памяти перед всем классом клятву верности.

Она цыкает на меня:

— Никому нельзя знать.

— Знать о чем?

— Об олене. — Гэбби снова начинает перебирать пальцами, с опаской поглядывая на дверь. — Но я припрятала. — По-детски хитрая улыбка проскальзывает по ее лицу.

— Оленя? — Мне представляется олень, спрятанный в шкафу или запертый на балконе.

— Нет, глупая. Синюю каплю дождя. Но не болтай, а то она взбесится. Лорелей всегда бесится. — Гэбби нервно поправляет салфетки на столе. Двигает и крутит мисочку с орехами и поднос с мятными леденцами, все так же поглядывая на дверь.

Живот скручивает от тревоги. Именно об этом говорила Адэйр. «Язык загадок приведет к прозрению», — напоминаю я себе.

— Можно мне посмотреть? — Я расплываюсь в охочей улыбке и подстраиваюсь под таинственность Гэбби, медленно поднимаясь со стула. — Можно посмотреть на каплю дождя?

Гэбби отступает осмотрительно и неуверенно. Она в задумчивости постукивает кончиками пальцев по нижней губе.

— Я не расскажу. — Я выпрямляюсь и поднимаю руку в герлскаутском приветствии.

Уголки ее рта чуть поднимаются. Такому обещанию она готова поверить.

— Да, да, тебе можно.

Она вприпрыжку бросается к столу в углу и берет с него розовую шкатулку в цветочек. Когда крышка открывается, наружу выскакивает крошечная пластиковая балерина. У меня в детстве была похожая шкатулка для драгоценностей.

Ее пальцы пробегают по безделушкам и прочим сокровищам, которые она там хранит, пока…

— Вот! — Она поднимает что-то и протягивает мне. Я раскрываю ладонь. Маленькое синее стекло падает в руку, будто тяжеленный камень.

Это пробка из кобальтового стекла.

Именно та, что подходит к бутылочке от духов, в которой хранится мое масло пожирателя грехов возле бабулиного ящичка с рецептами.

Свист в груди приглушает слух. Земля качается под ногами. Мысли запинаются друг о друга, пытаясь сложить два и два. По позвоночнику поднимается холодок. Мне кажется жизненно необходимым распутать эту загадку с оленем.

— А где, ты говоришь, вы встретили оленя?

— Возле леса. — Она протягивает руку за пробкой, но, вместо того чтобы вернуть ее, я отодвигаюсь. Это приглушает радость, озаряющую ее лицо.

— У оленя был карман? — Мои слова становятся жестче.

— М-м-м, угу, — бормочет и нетерпеливо кивает она, но затем замечает мою настороженность. — Но не волнуйся об олене. — Она неправильно понимает мое беспокойство. — Он просто спит.

— Спит? — Я подхожу ближе. Она отступает, врезаясь в люльку.

— Да. — Она испуганно поворачивается и пробегает пальцами по белому кружеву, выложенному по краю. Затем она с любовью заглядывает в люльку. — Спит, как ангел, —