Шрифт:
Закладка:
«А Боба настоящая нимфоманка!»
«Нет, Боба самая искренняя и самая невинная женщина на свете! Она не утаила от него ни одной подробности из своей жизни. Ни того молодого венгерского гусара, бабника и развратника, в руки которого она попала восемнадцати лет. Это был рыцарь и подлец, искатель приключений и шантажист, любовник и укротитель, и в конце концов он бросил ее, как и прочих своих любовниц, и женился на другой. Звали его Немет. Фон Немет. Потом последовал брак с этим отвратным карьеристом Павлиничем и все те душевные раны, которые так и не зарубцевались! Боба ничего от него не утаила. Рассказала со всеми подробностями о множестве флиртов, о ночных кутежах по грязным кабакам с пьяными босяками, пронзавшими ее звериными взглядами. От них несло потом и нечистым телом, из вьющихся волос торчали соломинки и сухие травинки — следы сеновала, где они ночевали прошлую ночь. С одним из таких типов, который штаны подвязывал веревочкой, а вместо ботинок на нем были драные галоши, она, пьяная, провела ночь на телеге в каком-то запертом сарае где-то в пригороде. Но это было отчаяние одиночества! Такое можно понять!»
«Однако были и неприятные вещи. Старообразный карлик Муки с обезьяной Боби, игравший роль придворного шута. Ростом в девяносто семь сантиметров, в смокинге, с маленькими морщинистыми ручками, как у недоносков в банке со спиртом, этот маленький Муки прыгал по Бобочкиной квартире как невиданное домашнее животное. Звенел бубенцами, играл с хамелеоном Биби, носил на голове красный дурацкий колпак и наливался шампанским. Муки ему удалось выгнать, но маленькая, горбатая скрипачка Элеонора, чудо-ребенок, чахоточная, бледненькая, больная девочка, оставалась в неизменной милости у Бобы, и было во всем этом что-то темное и непонятное».
«А какие мрачные и подозрительные личности бывали на приемах у Бобочки! Эксцентрики, которые пили вино из человечьих черепов; аферисты, которые не могли жить без раков и спаржи, особенно в то время, когда ни раков, ни спаржи обычно не бывает. Целые дни ведутся разговоры о галстуках и помадах, а в конечном счете все это обходится ему очень дорого, поскольку и спаржа, и артишоки, и раки покупаются на его деньги. Вечер «сиамских близнецов», устроенный Бобочкой в честь друга детства, камерного певца Лориса, приехавшего в город на собственном рольс-ройсе, стоил немалых денег. Китайские свечи, малайская майолика, тухлые яйца, рыба с душком, лежалые дыни с майонезом, какие-то тяжелые опьяняющие пряности, сигары — и за все, разумеется, платил он, Баллочанский, а получилось все скучно и ненужно».
«Ни один человек из Бобочкиного окружения не вызывал у него ни симпатии, ни уважения. Вот и эта сумасшедшая графиня Орсиваль постоянно вертится около Бобы. Для чего она так часто приезжает из Сент-Миклоша и сидит здесь по нескольку недель? А госпожа Ангелина Бенито-Беницкая, похожая на мальчика, жена всем известного картежного шулера, до того скомпрометированная, что ни одна приличная дама не позволит себе появиться где-либо в ее обществе? Боба же демонстративно каждый вечер сидит с Анжеликой в одной ложе. В Бобином салоне постоянно шныряют тайные спекулянты парижскими и лондонскими духами и дамскими чулками; разные прощелыги с высокими титулами и видным положением торговых консулов целыми ночами играют в покер, chemin de fer, проигрывают, выигрывают. Отвратительный народ! Кто, например, этот мрачный аферист доктор Кириалес? Или этот лицемер, его светлость Крижовец, адвокат Кланфара, который только и думает, как бы выжить его из амстердамского предприятия. Потом ее кузен по матери, Урбан, бывший советник санкт-петербургского посольства, который пал уже так низко, что кропает газетные статейки и подписывает их собственным именем.
На днях у Бобочки ужинал хиромант из Каира, некий Мухарем-Абибей, и тут произошло нечто такое, что до сегодняшнего дня так и осталось загадкой. Исчезло Бобино жемчужное ожерелье. Пропажа обнаружилась утром, было очевидно, что ожерелье мог украсть только каирский хиромант. Бобочка не захотела даже и слушать об этом, а когда он, Владимир, сказал, что позвонит в полицию, истерически зарыдала. А вчера вечером он случайно увидел на ее туалете закладную квитанцию венского ломбарда на это самое ожерелье. Что за тайна? Жемчуг, который он купил Бобе в Милане на прошлую пасху, стоит триста двадцать тысяч! Вилла в Опатии — восемьсот сорок две тысячи. Одни только магазинные счета в прошлом месяце за вино, икру и прочие мелочи на двадцать семь тысяч! А по одиннадцать тысяч за абонемент в театр для себя и Бобы он и позабыл. А домашние расходы? Еще с прошлого месяца на нем висит тысяч восемнадцать — двадцать долга, а в этом он еще не внес ни гроша. Ванда же ни слова ему об этом не говорит! А дорога в Вену? А новое платье? А оплата занятий маленькой Элеоноры, которая, по уверениям Бобочки, талант, вундеркинд и феномен».
«В сущности, Боба нехороший человек! И часто так гримасничает, словно играет на сцене! И элементарнейшего образования ей не хватает. К людям, с которыми она по каким-либо причинам разошлась, эта женщина совершенно равнодушна, и к человеку, ставшему ей безразличным, она относится с ледяной холодностью и смотрит на него, как с другой планеты. Однажды вечером они слушали оперу, в партере сидел доктор Павлинич и с интересом разглядывал свою бывшую жену, которая открыто показывается с новым любовником. Со стороны Павлинича это было нескромно и доказывало его плохое воспитание, но загоревшаяся в глазах Бобочки ненависть была поистине звериной!»
«И откуда в ней такая жестокость? На лице у нее в ту минуту было такое выражение, точно она была готова всадить в него нож! А ведь тот человек в партере, может, вовсе и не думал ее оскорбить? Нет, Боба не страдает гипертрофией сердца!»
«А, с другой стороны, история с чахоточной Элеонорой разве не говорит о милосердии? Малышка целыми днями лежит, Боба ухаживает за ней, словно за каким-то высшим созданием, ночи напролет проводит у изголовья горбатой музыкантши, готовит ей лимонад, играет с ней, аккомпанирует на
