Шрифт:
Закладка:
Возле колонки недвижимо, тут и неопытным взглядом видно – труп, скорчился невысокий мужчина; Утак испуганным глазом отметил, что он совсем молод, что очень прилично одет. Соловей, глазом уже опытным, приметил оттопыренные карманы верхней одежды, дорогую кожу, цепочку на шее и золотой перстень с агатом. Отдав Утаку в здоровую руку пакет с водкой, он стал быстро обшаривать покойника.
– Он еще теплый, – запротестовал Утак. – Спятил? Не трогай вещи.
Не прекращая своего занятия, приятель с усмешкой посмотрел на него.
– Минут двадцать – заледенеет. Подождем?
– Нет-нет…
– Ну и заткнись…
Снимая цепочку, Соловей потерял тоненький золотой крестик: вроде только что держал его в руках, ан нет, соскользнул, сука. Искать не стал: не хотел топтать, и так следов много, да и соседи могли выглянуть, хотя кто в такой мороз, да в два часа ночи, нос покажет… а следы авось снежок засыплет за ночь, вот он повалил какой, на Рождество-то. Утак – с двумя пакетами, Соловей – с Утаком под руку поспешили к Дмитриевне.
Улов оказался небогатым: три тысячи, блокнот, дешевый мобильный телефон да портсигар. Портсигар подарили Дмитриевне. Мобильный где-то потерялся, а может, его спрятала хитрая хозяйка – да все равно он был разряженный.
– Так это ты за деньги убитого нас угощаться приглашал? – ледяным голосом прервал повествование Вершин. Утак посмотрел на него спокойным взглядом единственного глаза.
– Нет, это – мои. Пенсионные. – И добавил, спустя время: – Те мы давно пропили…
В эти дни Утак с приятелем, как и остальной маргинальный процент страны, праздновали новогодние выходные – тяжкую пору для правоохранительных органов. У любителей спиртного, которые стоят много ниже черты бедности, и у аналогичных любителей в заоблачной верхушке богатства есть одна общая особенность: выпить они любят всегда, но по праздникам, оправдывая их предназначение, начинают квасить втрое больше – что небу жарко становится. Праздник же! Хоть дома такой праздник ежедневно.
И начинается сериал «Опергруппа, на выезд». То там, то здесь на необъятной карте города вспыхивают тревожные сигналы, дрожащими пальцами набирается номер 02, дрожащим голосом диктуется адрес. Тихие семейные мордобои, пьяные драки разгулявшихся мужиков, попытки суицида и сам суицид, поножовщина, уличные грабежи и разбои, квартирные кражи, причинение ТВЗ, убийства, обнаружение замерзших трупов – да и не перечислить всего. Начальникам дежурной смены иногда хочется в такие дни поступить, как в старом анекдоте: «В отделение поступил тревожный звонок; дежурные занервничали, но трубку не взяли». Но нельзя. Кто тогда, как выражался со злостью Вершин, будет Родину защищать?
Пьют в подвалах и в коллекторах, где проходят трубы с горячей водой; пьют в элитных квартирах и на зимних дачах; пьют в притонах и на улицах. Иногда слова, взгляда достаточно, чтобы вспыхнула кровавая драка; иногда вспоминаются старые обиды, а иногда просто накатывает кураж. Из приемного покоя то и дело звонят, сообщая об отравлении алкоголем, о резаных ранах, о черепно-мозговых травмах, а также о пугающем даже следователей комитета диагнозе – коме неясной этиологии, под понятие которой у замордованных врачей подпадали нередко как спящие, так и мертвые. Неосторожные пьяненькие прохожие в дорогих меховых шапках, с чемоданами и сумочками, под угрозой ножа лишаются оных и бегут в отделение. Да и изнасилование нет-нет, но «выстрелит», хотя вот это в новогоднюю неделю встречается нечасто: не до того.
И куражит российский народ аж до Нового года по старому календарю…
А вот семнадцатого января, то бишь вчера, пришли на дачу к Утаку двое крепеньких парнишек. Сразу, не разговаривая, дали Соловью по морде, после чего выбили ему зуб и объяснили цель визита. Оказывается, они вышли на эту дачу после того, как увидели на хате скупщика краденого, их хорошего приятеля, модное теплое пальто. Приятель ходил теперь в нем сам. Это была вещь убитого мужика на улице Зеленой, и парни прекрасно об этом знали, потому что он был из их команды. Соловей залепетал, что деньги за выручку шмотья получил совсем маленькие, и тех уже нет, но его заткнули еще одним ударом и дополнили самое неприятное: в пальто убитого был пакет с двадцатью граммами героина. И лучше героин вернуть. А еще лучше – немедленно.
Торопливые объяснения о том, что никакого пакета они не брали, впечатления не произвели, да и глупо было бы надеяться, что парни извинятся, развернутся и уедут искать пропавший наркотик по шалманам. Их стали бить. Точнее, били только Соловья, потому что худой, похожий на скелет Утак, в старой заштопанной матроске, с белым глазом и без одной руки, впечатление произвел даже на этих парней – убьешь еще ненароком, а героин-то пропал, рано убивать, – так что ему просто врезали под дых, и, пока он глотал воздух, скрючившись у стенки, профессионально избили его товарища. И уехали.
– Срок они нам дали, гражданин начальник, до сегодняшнего обеда, – подытожил ровный рассказ Утака его друг и залпом выпил рюмку, поморщившись, занюхал сосиской. – А потом будут нас на перо ставить. А мы, бля буду, «белого» в глаза не видели, я вор, но нариком никогда не был. И доходяга этот – тоже. А так, на хера нам наркота? Да сунься мы ее продавать, нас шлепнут тут же.
– Интересное кино.
Калинин задумчиво чертил вилкой узоры на каше.
– Может, ты нас закроешь по пьянке, а? – просительно сказал Соловей, доверчиво заглядывая лиловым глазом ему в лицо. – Суток на пять… тепло, и кормят, а мы вам того… стучать будем, а?
– А ты откуда фамилии наши знаешь?
– Гражданин начальник, – ощерился Соловей, – так ты ж правильный мент! Кореш мой тебя знает, Сева Конь…
– Болтает много Сева Конь.
– Есть за ним грешок… Так что, закроешь, а? Бля буду, не брали
