Шрифт:
Закладка:
Однажды Ольга вернулась домой в восьмом часу, едва не падая от усталости – сегодня она таскала на помойке многокилограммовые мешки с мусором. Мать сидела на кухне и смотрела старые фотографии. Ольга протащилась мимо нее и плюхнулась на стул.
– Растеряла я все, – неожиданно сказала Галина Борисовна и посмотрела на дочь совершенно трезвыми глазами. – Ты уж прости, Ольгуша. Меня Бог за тебя накажет.
– Что ты говоришь такое, мам.
– Прости, дочка.
Ночью Галину Борисовну парализовало.
Жизнь началась – хоть волком вой да вешайся, но Ольга не сдавалась. Последнее время она стала замечать заинтересованные мужские взгляды; к пятнадцати она просто расцвела, от ее фигуры млело все мужское население станицы, а лицом Ольга походила на лики святых. Летним вечером она возвращалась домой. Сзади коротко гуднул автомобиль.
– Подвезу, – коротко предложил сидящий за рулем усатый глава сельского поселения, пожилой одышливый дядька с пивным животом и образцово-показательной семьей: упитанная румяная супруга и три таких же упитанных румяных дочки, старшая из которых была Ольгиной ровесницей. Он и стал первым мужчиной Ольги. Мать получила новые лекарства, Ольга – платье и деньги. И началась другая жизнь.
За год Ольга Дюкарева превратилась в высокооплачиваемую проститутку. Она понимала, что внешность – ее товар, и тщательно ухаживала за собой. Интимные примочки изучила вдоль и поперек, всегда была разной с тем, кто этого хотел и готов был платить за разнообразие; при «нетворческих» заказах просто побыстрее доставляла удовольствие.
К двадцати годам она продала станичный дом и переехала с матерью, которая уже начинала потихоньку садиться и разговаривала, в город. Там нашла подходящего сутенера, и понеслось…
В двадцать один год Ольга сознательно забеременела от одного приезжего иностранца, рыжего ирландца, которого подцепила у гостиницы, и родила свое счастье, свою кровиночку – Алиску. Отчество дала ей свое, как и фамилию. В девочке она души не чаяла, и, когда стонала в кроватях под грудой потных тел, думала только одно: это для нее, для дочери, чтобы она ни в чем не нуждалась. Алиса мать любила, как любят только счастливые дети: бескорыстно, всей душой; с ней у Ольги слетали с сердца железные барьеры, и она вся раскрывалась навстречу этому потоку тепла. И потихоньку заживали душевные шрамы, отступала боль прошлого. Она забывала вечно пьяную мать, которая сейчас превратилась в тишайшую старушку-одуванчик с трясущейся головой, забывала, как бегала по темным страшным улицам и кричала: «Мама, где ты, мама?!», забывала сотни своих клиентов, унижения, издевательства, страх… Она жизнь была готова отдать ради Алиски.
Когда три года назад в сауне была «приемка», Ольга Дюкарева не волновалась. Ей было нельзя ничего приписать – организацией проституции она не занимается, в занятия ею не вовлекает, в криминале не замешана, деньги у клиентов не ворует: с ее внешностью и умением они за ней сами с долларами в руках бегают. И поэтому по команде высокого, но все равно ниже нее на голову майора спокойно подошла к бильярдному столику и вывалила на него содержимое сумочки. Презервативы, расческа, помада, лубрикант. Пудреница, таблетки валидола – последнее время стало шалить и ныть сердце, и Ольга предпочитала держать лекарства при себе. Пузырек нитроглицерина – для того же. Два мобильных телефона, визитки фирмы, золотое колечко – сняла, чтобы не утопить в бассейне. Упаковка одноразовых бумажных платков. И… пластиковый пакетик с белым порошком.
– Прошу вас пояснить, что находится у вас в сумочке, – раздался голос майора. Бесстрастная камера эксперта-криминалиста фиксировала происходящее. Ольга соображала очень быстро.
– Наряду с личными вещами, в сумочке находится то, что я вижу впервые. Пакет с порошком, – голос все-таки сорвался, – но это не мое! Это действительно не мое!
– Порошок белого цвета, пакет целлофановый, не завальцованный. Что за порошок?
– Да это не мое!
– Что за порошок?
– Глухой ты, что ли, козел, не мое это! – в сердцах крикнула Ольга. Майор обошел стол, стал рядом с ней.
– Выключи камеру, – приказал он эксперту, и, когда тот нажал на кнопку, схватил Ольгу за волосы и приложил лицом об зеленое сукно стола так, что в носу у нее что-то хрустнуло и потекли слезы. – Это тебе за козла.
– Мразь…
Майор приложил Дюкареву еще раз, посильнее.
– Это за мразь. Продолжим?
Она замотала головой, слизывая языком капли слез.
– Что за порошок?
– Я клянусь, не знаю! Это не мое…
– А если я закрою тебя сейчас? Вспомнишь, где брала?
– Да не брала я нигде! – И тут Ольгу прошиб озноб, сердце сначала ухнуло в живот, а потом бешено забилось. Ей нельзя в тюрьму, ни в коем случае нельзя. Алиска одна не сможет, она балованный, тепличный детеныш, Ольга сама возит ее в школу и забирает, она слишком нежная, чтобы остаться одной… – Я вам жизнью своей клянусь, – задыхаясь от страха, проговорила она, – у меня ребенок маленький, мать полупарализована, я бы этим не стала заниматься, никогда не стала бы…
– Так ты, наверное, и не проститутка вовсе!
– Проститутка, но порошок не мой! Порошок не мой!
Порошок оказался героином не очень хорошего качества, со «штукатуркой» – как раз из той серии, что выплеснулась на рынок неделей раньше, с теми же химическими показателями. Ольга прошла по делу как пособник в группе лиц, по предварительному сговору сбывавших наркотические средства. Ей вменили хранение в целях сбыта. Закрывать не стали, отпустили под подписку. Как она дожила до суда, Дюкарева не помнила, ходила как во сне; когда судья назвал срок – три года лишения свободы, у нее отнялась левая рука, а сердце стало биться с перебоями. Если бы судья не обратил в этот момент внимания на посиневшую подсудимую и не сказал бы торопливо: «Наказание считать условным», может, на своих ногах Дюкарева бы из зала суда и не вышла.
Кто подкинул ей наркотики, она так и не узнала; может, перепуганный сутенер, а может, свои же шалавы. На милицию грешить не стала – после их появления сумка постоянно была рядом с ней, ни один из сотрудников к ней не подходил. С сутенером рассталась, нашла новую «крышу». И навсегда запомнила сволочного майора Вершина, который даже не сделал попытки ее выслушать.
Дюкарева не заметила, что остановилась недалеко от заледеневшей скамейки и курит сигареты, одну за одной. Сердце то колотилось зайцем, то замирало. Когда Вершин сегодня снял трубку и стал звонить в Алискину школу, левая рука стала предательски неметь – ведь
