Бродя по книжному лабиринту, я продолжаю расспрашивать Себастьена о любимых книгах. Когда мои пальцы задевают корешки раздела британской литературы и замирают над потрепанным экземпляром «Ромео и Джульетты», я лишь на мгновение останавливаюсь, затем отдергиваю руку и поворачиваю за угол, чтобы осмотреть другую секцию.

В тупике стоит пара библиотечных тележек на колесиках. Похоже, там лежат относительно новые поступления, которые Себастьен еще не разложил по полкам. Журналистское любопытство зовет меня просмотреть, что он купил недавно, как вдруг я замечаю в тупике еще один книжный шкаф – небольшой, черный, не деревянный, как библиотечные полки, а металлический. У шкафа стеклянная дверца с ручкой, как у винного холодильника, за которой видна стопка тетрадей в кожаных обложках.

Я с любопытством открываю стеклянную дверцу. В лицо дует струя прохладного воздуха. Гм, температура регулируется. Интересно, что тут: редкие первые издания?

– Элен? – окликает меня снизу хозяин дома. – Я иду на кухню за кофе. Ты что-нибудь хочешь?

– Нет, спасибо.

Пока его нет, я лезу в странный шкаф и достаю наугад одну тетрадь – старую, обтрепавшуюся по краям. И открываю первую страницу.

Написано на итальянском, аккуратным наклонным почерком, и я благодарна папе за полушутливый совет выучить родной язык Джульетты.

Личный дневник Ренье Монтегю

У меня перехватывает дыхание.

Моя зарисовка о Китри и Ренье в Шанхае.

Я чуть не запихиваю дневник обратно на полку, не горя желанием сравнивать сейчас наши истории. А может, просто совпадение? Ренье – распространенное имя.

Первая запись в дневнике датирована десятым июля 1920 года, и в ней рассказывается о встрече с Китри Вагнер на набережной. У меня дрожат руки.

История почти идентична моей. Китри, сидя на набережной, делает зарисовки хорошеньких дам. Проходивший мимо Ренье останавливается у девушки за спиной и наблюдает за работой, а затем приглашает Китри на послеобеденный чай с клецками и раками.

Что же дальше? Моя история закончилась тем, что Китри согласилась выпить чаю. Но если это и вправду дневник, в котором Ромео описал свое прошлое, то Китри – одна из Джульетт. А если верить Себастьену, с ними всегда происходит что-то плохое.

Надо положить дневник на место. Отдохнуть, защитить свой измученный разум. И вообще, некрасиво совать нос в чужой дневник.

Не тут-то было. Прочтя первую сцену, я не могу остановиться. Затаив дыхание, просматриваю остальное, пробегаю глазами страницы ухаживаний, счастливых времен. Подробные записи на протяжении нескольких месяцев, как будто автор не мог упустить ни одной мелочи: угольный карандаш, размазанный под ногтями Китри однажды утром в понедельник; одноногая чайка, которую она остановилась покормить по дороге в ночной клуб; как Китри любит сперва есть сладости, а овощи – только в том случае, если в желудке оставалось свободное место…

Танцы и короткие платья, джазовые оркестры и разноцветные коктейли. Я отчаянно хочу знать, что случилось с Китри и Ренье в конце. Я продолжаю перелистывать страницы, думая, что бурному роману двадцатых годов не будет конца, как вдруг он резко обрывается, чуть больше чем через полгода после начала.

25 ДЕКАБРЯ 1920 ГОДА

Я постучал в парадную дверь Вагнеров. Рановато для визита, солнце еще не взошло, но в рождественское утро, после того как прошлым вечером я заручился благословением ее отца, мне не терпелось удивить Китри самым лучшим рождественским подарком – кольцом.

Странно, что так долго никто не открывает.

К горлу подкрадывается страх, оставляя горечь на языке. Знакомое предзнаменование. Не спеши с выводами, – урезонивал я себя. – Они просто спят.

Ну ладно, Вагнеры еще не встали, а Джеральд, дворецкий? И Хельга, суровая немецкая няня Китри, которая переквалифицировалась в экономки?

Я постучал громче. И вновь никто не ответил. На языке возник вкус ужаса.

Затем я услышал дикие вопли, напоминающие визг загнанного животного.

Нет… Пожалуйста, пусть я не навлеку на нее несчастье!

Я разбил окно сбоку от входной двери, ввалился в прихожую, не чувствуя впившихся в кожу осколков стекла, и окровавленным безумцем помчался вверх по лестнице, откуда доносился вой.

Джеральд, Хельга и остальная прислуга стояли в холле, бледные и неподвижные. Дверь в спальню Китри была открыта. Воздух вновь прорезали нечеловеческие крики.

– О, герр Монтегю… – прорыдала Хельга. – Ночью мисс Вагнер перенесла внезапное кровоизлияние в мозг. Доктор сказал, что никто не мог этого предполагать, мы были бессильны… – Она опять разрыдалась.

Я протиснулся мимо Хельги в комнату Китри. Фрау Вагнер рыдала на матрасе рядом с безжизненным телом дочери. Герр Вагнер растекся по креслу розового дерева в углу.

– Как такое случилось? – спросил у меня герр Вагнер с покрасневшими от слез глазами. – Никто и подумать не мог! Китри выглядела самой здоровой и цветущей девушкой на свете!

На самом деле он спрашивал не у меня. Он меня почти не видел. А я… я слишком хорошо знал ответ. Во всем виноват я. Я рухнул на колени рядом с кроватью.

– Нет, любимая, не умирай, – умолял я, понимая, что это бессмысленно. – Мы не успели… – Мои руки шарили в карманах пальто в поисках бархатной коробочки. – Я… я собирался…

Дрожа, я схватил любимую за руку. Холодную, не похожую на нежную, теплую руку Китри, моей Джульетты. Я достал из бархатной коробочки кольцо с изумрудом и начал надевать ей на палец.

Кольцо не надевалось: пальцы не гнулись и распухли. А я, не в силах принять страшную правду, не мог остановиться.

– Китри, выходи за меня замуж, – говорил я, продолжая давить на кольцо. – Выходи за меня. – Я нажимал все сильнее. Оно не поддавалось. – Выходи за меня, выходи за меня, выходи за меня замуж! – срывающимся от отчаяния голосом закричал я.

Сильные руки обхватили меня и потянули назад.

– Оставьте, герр Монтегю, – сказала Хельга.

– Нет, я люблю ее!

– Она ушла.

– Я не успел…

Хельга обняла меня и держала, пока я не перестал дергаться.

– Прости, – прошептал я Китри и положил кольцо на кровать. – Тысячу раз прости.

Шатаясь, я подошел к ее отцу.

– Похороните ее с кольцом. Пожалуйста.

Он страдальчески сморщился и слабо кивнул. Затем я позволил Хельге увести меня. В ставшем чужим доме осталось лишь кольцо – и еще один осколок моего давно разбитого сердца.

Интересно, сколько жизней пройдет, прежде чем у меня совсем не останется сердца?

Я прижимаю дневник Ренье к груди. Господи, разве так можно?

В моем рассказе все по-другому: в конце двое незнакомцев убегают пить чай, и чудесная первая встреча