Я с головой погружаюсь в приготовление ризотто, еще одного сложного блюда, требующего неусыпного внимания, как тесто для корнетти, которое вытесняет бушующие в голове страсти. Чтобы приготовить ризотто, нужно уделять внимание деталям. Сливочное масло, в котором обжаривается рис, должно обволакивать каждое зернышко. Моя задача – тщательно перемешать рис – требует сосредоточенности, благодаря которой меня не парализуют собственные желания и страхи.

Когда рис начинает подрумяниваться, добавляю немного белого вина, чтобы он не прилип ко дну кастрюли. И снова перемешиваю, аккуратно отделяя карамелизованные кусочки.

Перемешиваем… Добавляем немного оранжевого шафрана. Затем аккуратно, маленькими половниками, вливаем теплый бульон. После каждой новой порции я перемешиваю рис, пока он не впитает всю жидкость, и лишь после этого добавляю еще.

В самом конце я сдабриваю его сливочным маслом и пармезаном.

В кухню с целеустремленным видом входит Элен.

Элен

Я хотела поговорить с Себастьеном о галерее и Зале истории. Потребовать объяснений: каким образом он попал в мои зарисовки и почему рядом с ним я ощущаю себя наэлектризованной, причем каждая искра – очередная вспышка дежавю. Я хотела разозлиться на него за то, что он так ужасно вел себя со мной в «Ледяной выдре» и в книжном магазине, и даже за бабушкины сказки о спасении белых медвежат.

Я действительно хотела высказать ему все, что думаю.

Но когда я захожу на кухню, Себастьен поднимает взгляд от плиты, и я вижу, как он устал. Наверняка все утро после моего ухода занимался самобичеванием. Его плечи напряжены, словно он удерживается на ногах лишь усилием воли, а рука, сжимающая деревянную ложку, слегка дрожит. Никогда бы не подумала, что грубый краболов, способный выиграть бой со злобным зимним морем, может выглядеть таким… ранимым.

Его уязвимость не оставляет и следа от моего решительного настроя, и я вдруг понимаю, что не хочу больше думать о зарисовках, картинах и ошибках Шекспира, перевравшего историю Ромео и Джульетты. Мир может быть устроен совсем не так, как мне казалось. Я не хочу представлять, что со мной случится, если рассказы Себастьена обо всех Джульеттах – правда.

И я решаю этого не делать, по крайней мере, сегодня. Что-что, а расставлять приоритеты я умею, в прошлом много практиковалась: не думать о том, что Меррик подозрительно долго задерживается на работе, о том, что меня обошли повышением, о предложениях работы за границей, от которых я отказывалась, продолжая заниматься всякой ерундой под каблуком у своего мужа…

Да, я должна отпустить старую Элен, однако новая нуждается в отдыхе. Постоянно быть независимой и бесстрашной весьма утомительно. Я устала душой и телом, притвориться бы хотя бы на один вечер, что последних дней просто не было! Интересно, позволит ли мне Себастьен?

Себастьен

Не знаю, что собиралась сказать Элен, когда вошла на кухню: все ее слова растворились в ароматном паре, поднимающемся от плиты. Сначала она преисполнилась решимости, сжимая в одном кулаке блокнот, а в другом ручку. Потом моргнула, и сталь в глазах расплавилась. Хватка ослабела, и Элен положила блокнот вместе с ручкой на стол.

– Вау! Как вкусно пахнет!

Она подходит и наклоняется над кастрюлей, как будто я не сразил ее совсем недавно новостью о многовековом проклятии.

Я закрываю глаза, собираясь с духом. Она так близко. Я слышу легкий аромат цветочного лосьона на ее коже, чувствую движение воздуха от волос. Хочу прикоснуться к ней. Столь многое надо сказать…

Но я ограничиваюсь одним «спасибо», проявляя осторожность, пока не пойму ее душевное состояние. А заодно и свое.

Элен кусает губы, словно обдумывает, что сказать дальше, затем трясет головой, как бы отбрасывая предыдущее решение, и с улыбкой говорит:

– Если не считать французских тостов, я готовлю ужасно.

– Не может быть! – с трудом удерживаясь от смеха, с напускным удивлением произношу я.

На самом деле все известные мне Джульетты любили поесть, но ни одна не увлекалась стряпней. Странно: одни черты остаются неизменными в каждой реинкарнации, а другие меняются. Сущность Джульетты всегда одна и та же – она умна, жизнерадостна, оптимистична; внешность и интересы меняются. Одно неизменно: она всегда никудышный повар.

– Ты не поверишь, сколько раз я ухитрялась испортить замороженную пиццу! – фыркает она. – В общем, готовить я не умею, а вот помыть посуду могу, если хочешь. Я не против.

– Правда?

Я с радостью принимаю предложение. Терпеть не могу мыть посуду.

– А что ты готовишь? – спрашивает она.

– Ризотто. Послушай, Элен, я хотел поговорить…

– Тсс. Давай не будем пока о галерее, ладно? – предлагает она.

Однако мне надо понимать, на каком я свете. Я должен знать, можно ли снять цепи со своего сердца, или лучше держать его под замком.

– Зря я на тебя все вывалил, – говорю я.

Ее пальцы порхают в воздухе, как будто она произносит магическое заклинание.

– Я понимаю, просто не хочу это обсуждать. Во всяком случае, пока.

Элен смотрит куда угодно, только не на меня: на кастрюлю с ризотто, кофемашину, кухонные полотенца, поднос с канноли. У меня сжимается сердце: я узнаю нервную энергию предыдущих Джульетт. Когда ситуация становится слишком пугающей, чтобы ее осознать, они проходят одинаковые этапы. Сначала показная храбрость. Затем паника. Далее следует сбор информации и необходимость действовать. И, наконец, бегство.

Похоже, сейчас Элен хочет зарыться в землю как мышка и ненадолго забыть о том, что творится снаружи. Через какое-то время она выйдет отдохнувшей, смелой и готовой к трудностям.

Сейчас наступил самый опасный этап, и каждая Джульетта справлялась с ним по-своему. Я должен действовать по обстоятельствам, чтобы не напугать мышку и не загнать глубже в норку.

– Хорошо, – соглашаюсь я. – Обсудим позднее.

– Вот именно! – сияет она. – На нас обоих много всего свалилось, но главное – основа. Пусть кто-то, похожий на тебя, был моим воображаемым лучшим другом всю мою сознательную жизнь. И пусть, как ты утверждаешь, тебе почти семьсот лет. Если мы с тобой сейчас не найдем общего языка, все бессмысленно.

Я вздрагиваю, потому что начинаю казаться себе пугающе дряхлым. А выгляжу я не старше тридцати пяти, потому что физически постарел всего лет на десять.

Тянет напомнить Элен, что ее душе не меньше