– К несчастью, поделиться особенно нечем, – забормотал главный редактор «Молчского вестника», утирая лоб платком. Задел пенсне и дрожащей рукой попытался опять его надеть. – Новостей совсем нет… В этом номере вот небольшой недобор по словам, так сказать. Но уж к завтрашнему – ожидайте новую оду уходящим в Нигиль!

– Это если завтра для нас всех настанет, – хмуро заметил самый пожилой из оставшихся аристократов. Он, наверно, и не ушел еще только лишь потому, что подниматься ему было тяжело.

Маразмин Фейк громко сглотнул и маслено улыбнулся. Поспешил исправиться:

– А вот в самом деле, как же я мог забыть? У нас подготовлен подробный репортаж с выставки знатных собачек! Еще должен был выйти материал про самые полюбившиеся пьесы-мурмурации… Знаете, был сделан очень занимательный списочек: пронумерованы все молчаливые оперы по степени зрительской любви. Десять пунктов, так сказать. От последнего, значит, до первого…

Кто-то из герров тяжело и раздраженно вздохнул. Но Маразмин Фейк уже успел увлечься, рассказывая о своей работе:

– Но этот материал решено было все же убрать. Нынче же в опере случилась какая-то там оказия… Да, да, пока что лучше перенести. – Редактор поднял глаза и еще зашевелил губами, вспоминая. – Ах да! Еще же есть изумительная статейка про детишек из Среднего города. Родители – прелестно! – научили их маршировать под наш гимн. Милость невообразимая, есть даже и фотографии…

Маразмин Фейк вдруг замолчал, огляделся. На него уже не смотрели. Только он один, видно, не понимал, почему все вдруг решили отвести взгляд.

– А других новостей действительно нет, – добавил он, искренне не понимая собственной лжи. – Работа у меня непростая – отыскивать происшествия в нашем процветающем городе…

– Ладно, – выдохнул Берр Каглер, нахмурившись. – Хватит уже. Все понятно.

Молчание. Долгое, тягостное. За окном послышались – еще далекие и глухие – выстрелы. Все сидели неподвижно. Вслушивались.

Через минуту пальба возобновилась. Как будто бы ближе.

Берр Каглер хлопнул ладонью по столу. Улыбаться ему было все тяжелее.

– Чего же вы хмуритесь, добрые господа? Давайте хоть я вас развеселю каким-нибудь анекдотом.

Берр Каглер задумался на мгновение, а потом действительно начал:

– Вот, значит, приходит к отставному унтеру его маленький сын. Отец, получается, спрашивает: «Где же тот кинжальчик, что я тебе подарил, – еще у тебя?» А сын ему отвечает: «У соседских мальчишек на часы выменял». Отец, ясное дело, хмурится: «А что ты будешь делать, когда придет к нам ворье, скажем (на злобу дня), из Нижнего города? Когда мать твою убьют, сестру изнасилуют. – Берр Каглер выждал мгновение, попытался, видно, создать драматическую паузу. – Выйдешь на площадь и скажешь: «“Время шесть часов ровно!”»

Берр Каглер скривил губы, пытаясь улыбнуться собственной шутке. Обвел глазами собравшихся, но никто уже не улыбнулся. Даже Генедикт Вьюнор и тот промолчал. Все были слишком напуганы и сбиты с толку.

«Как же быстро все меняется», – подумалось Ноллю.

Какое-то время спустя дверь вновь отворилась. Вошел тот же молодой офицер с последним докладом. На этот раз он уже не спешил. Не отдал честь и даже сапогами не стукнул. Только сказал:

– Нижние идут уж сюда. Площадь захвачена. Отряды полиции, три полка дворцовой стражи – герр-Могдаров, герр-Линошей и герр-Виттов – разбиты. Командующие сложили оружие. – Офицер перевел дух, продолжил: – Полк, направленный к Академии, отказался стрелять по студентам. В той среде у многих друзья…

Молодой человек смотрел строго под ноги. Все молчали.

– И – чтоб вы знали – у меня там тоже друзья. Простите. – И вышел.

У Берра Каглера ушло пять секунд, чтобы осознать полностью смысл этого короткого доклада. Нолль следил за его лицом. За тем, как оно вдруг изменилось.

С десять минут он еще отдавал приказы серым кителям, кричал, в ярости раскручивая ручку красного телефонного аппарата. «Какой ему теперь толк в засекреченных каналах, в тайных доносчиках? – подумал Нолль. – Теперь уже нет никакого толка». Никто ему не ответил. Наконец Каглер вновь опустился в кресло. На Нолля уже не смотрел.

Стоило лишь понаблюдать за тем, как он суетится, и все стало видеться по-другому. Не так уж силен. Даже не слишком высок. Так ли умен? Как будто не сильно умнее всех прочих. Исчезла его самоуверенная полуулыбка, разом сошло выражение непобедимого превосходства. Перед Ноллем вдруг предстал маленький человек. Лысоватый, с черными глазками.

Казалось, вот только что, входя в эту дверь, он мог одним своим словом, грозным ударом кулаком по столу распорядиться сотней жизней. А теперь – мог ли он постоять за свою?

«Даже зубы-то у него вставные, – безразлично подумалось Ноллю. – Как этого не было видно раньше?» Туман власти мешал разглядеть. Но вот он сошел. И за ним – ничего.

Луна уже высоко плыла в облаках, когда последние герры поднялись и пошли к выходу. Только члены Молчского Совета так и остались сидеть. Запуганные, верно, Берром Каглером и сами собой, никак не могли еще сообразить, что все кончено.

«Ну вот и все. За какие-то полдня развалилось все то молчаливое царство, что строилось долгие годы на лжи».

10

Берр Каглер так и сидел, неподвижно глядя куда-то в окно. Наконец за дверью послышалась дробь шагов. Берр Каглер медленно поднялся с кресла как оглушенный, потянулся за своим револьвером. В зал вошли «Дети Нижнего города». Придерживаемый под руки Ниххом и Бхаммом Гойер Мойер обвел невидящим взглядом овальный зал.

– Вот уж как геххы живут! – восторженно вскрикнул Бхамм. И Ниххо согласно кивнул.

– Довольно, ув-ва-важаемый Берр Каглер, – проскрипел Гойер Мойер, взглянув при этом на Нолля. – Идемте-ка за мной. Вр-ремя нам всем платить по счетам.

Каглер опустил револьвер, но тут же дрогнувшим голосом закричал серым кителям:

– Огонь! Чего вы стоите? Огонь! Никого не жалеть!

Никто даже не шелохнулся. Каждый из тех, кто был в овальном зале, теперь думал лишь о себе.

– И вас это тоже касается, – добавил Никто, кивнув на членов Совета; измученно ухмыльнулся. – Вперед, господа, нас ждет небольшая прогулка.

– Куда же? – подал голос испуганный Бырро герр-Путанарс.

Гойер Мойер закашлялся – похоже, от нервного смеха.

Эпилог

Нигиль

1

Когда членов Совета повели от площади Свободы, улицы были пусты. О том, что случилось ночью, напоминали лишь разрушенные баррикады и разбитые окна домов. У ног статуи основателя валялись брошенные винтовки полков дворцовой стражи. Рядом, у модного магазина, въехав двумя колесами в витрину, дымился разбитый моторный фургон. В предрассветном небе, лишь иногда