проволоку, раскручивая мысль о том, что не только ее отец бывает жесток.

Но прежде чем она успевает провести рваную линию сравнения, из раздевалки тяжело вышагивает обладатель громкого баса – плотно сбитый, высокий мужчина со стальным отблеском седины на висках. В паре метров от него Адрия отшатывается в ужасе. Ее уличили в том, что она подслушивает. Но мужчина не оборачивается и быстро удаляется в противоположную сторону.

Адрия растерянно глядит ему вслед, пока на пороге раздевалки не материализуется Мартин. Он оказывается внимательнее своего отца и замечает ее застывший силуэт сразу.

Гадство.

Роудс теряется, ловя на себе мутный взгляд парня. Закусывает губу посильнее, надеясь, что это поможет ей провалиться на месте сквозь плитку и никогда больше не оказываться той, что сует нос в чужие дела.

Мартин молчит, тяжело дыша и мрачно глядя на Адрию.

Ее поймали с поличным. Было бы гораздо хуже, сделай это отец Лайла, но и без того мало приятного – стоило уже давно пойти домой, не дожидаясь Мартина. Но что есть, то есть. Адри кажется, что щеки ее пылают, но она все равно слегка ухмыляется, с неохотой подбирая слова в гнетущей тишине коридора.

– Хотела высказать тебе за парковку, но как-то передумала.

Лайл продолжает глядеть на нее и недобро двигает челюстью:

– Почему это?

Она мешкает. У Мартина настроение для тупых вопросов, а у Адрии настроение отсюда свалить. Но она глядит на парня в упор, вновь не двигаясь с места:

– Потому что по тебе уже проехались?

Лайл кисло усмехается:

– Ерунда.

Адри узнает знакомые пренебрежительные мотивы, привычный привкус ее собственной отстраненности. Вот как это выглядит. Так, будто ты хотел класть на весь мир, но мир ожидает от тебя чего-то другого. Но какая разница, чего от них ожидают?

Роудс небрежно подергивает плечами, словно ее тело эхом отзывается на показное равнодушие Лайла.

– Поехали, – тягуче произносит он. – Покажу тебе одно место.

Глава 16

Они долго петляют по темным дорогам на самых окраинах Рочестера – среди кособоких домиков, завалившихся заборов и таких же кривых улыбок его обитателей. Аукцион скота, блошиный рынок, миниатюрная, вжатая в землю, церковь адвентистов седьмого дня[10] – все это мелькает за окнами, пока свет фар разрезает полутьму. Адрия в очередной раз ловит себя на мысли, что отправляется вслед за Мартином неведомо куда и не задает лишних вопросов.

По прибытии на место назначения Мартин проводит их пешком еще метров пятьсот, и, пробравшись сквозь густые кусты и огромную дыру в сетке забора, они наконец останавливаются. Долгим молчаливым взглядом Адрия меряет мрачное зрелище под лунным светом – по небольшому пространству, метров сто на сто, разбросаны десятки, если не сотни, машин, глубоко изъеденных ржавчиной и временем. Часть автомобилей, притаившихся в тени подступающего леса, покрыта мхом и плотно опоясана травами, в салоне некоторых можно даже разглядеть пару гнезд. Другая часть машин выгорает на солнце, и по слоям облупившейся краски можно предположить, как давно они здесь находятся. Очень давно. Пустотелые, с выколотыми глазами-фарами, покореженными дверьми и смятыми в гармошку капотами, все эти бывшие «Форды», «Тойоты» и «Шевроле» выглядят тоскливо. Покинуто и забыто.

Адрия оглядывается, обходя нестройные ряды кладбища металлолома. Мартин молчит, позволяя ей познакомиться с обитателями этого места.

– Этот, – спустя несколько минут молчания Лайл кивает на старенький «Понтиак», настоящую американскую классику, – мой любимый. Когда-то мечтал о таком.

Адрия прикасается ладонью к ржавому капоту, медленно вдыхая запах увядающего железа. На заднем дворе ее дома после дождей запах похожий, только там железо пахнет угрожающе, остро. Здесь все по-другому. Здесь вся эта груда металла не представляет опасности, лишь вызывает грусть.

Мартин резко наступает на капот «Понтиака», и машина неуклюже поскрипывает под его весом. Лайл не обращает внимания, точно проделывал это сотни раз. Он садится на капот, облокачиваясь на лобовое стекло, сохранность которого удивительна для этих мест – многие машины исписаны граффити, и стекла на них точно выбиты нарочно. Впрочем, кажется, про это место уже давно никто не вспоминает.

– Мне нравится приезжать сюда одному. Здесь всегда тихо и спокойно, – голос Лайла возвращает себе привычную бархатистость. В отличие от голоса в раздевалке, в этом голосе не звучит слабости. Только усталость.

Мартин жестом приглашает Адрию сесть рядом, и, вопреки невольному сопротивлению, она, инстинктивно скрипнув зубами, как скрипит старый «Понтиак», принимает приглашение.

Капот оказывается едва теплым, нагретым солнечными лучами ушедшего дня.

– Зачем мы здесь? – отзывается Адри, позволив себе устроиться поудобнее. Она по-прежнему не понимает, что чувствует по поводу сцены, невольным слушателем которой стала, но полагает, что Мартин оказался здесь, чтобы отвлечься.

Однако Лайл, вытянувшись на капоте и уставившись в темное небо, произносит:

– Он кретин.

Адрия реагирует быстрее, чем успевает подумать:

– Теперь понятно, в кого ты такой, – издевка невольно вырывается из глубин ее гортани и царапает горло. Но когда она понимает, что только что сказала, моментально смущается. Ведь она – тоже кривое отражение собственных родителей, и это ничуть ее не красит.

На лице Мартина вырисовывается сложная гамма чувств: от острой злости до едва заметного сожаления.

Адрия хмурится, больно кусая нижнюю губу. Из нее никогда не получалось хорошего собеседника.

Лайл упирается взглядом в звездный небосвод, сохраняя молчание. Пробираясь сквозь мучительное сопротивление в самой себе, Адри приходится что-то произнести:

– Это не то, что я хотела сказать. То, но… Знаешь, ты не самый хороший человек.

Мартин оборачивается к ней, приподнимая бровь. Долгие секунды промедления, и он усмехается в ответ:

– Знаю.

Адрия натянуто улыбается.

– Но твой отец урод, это факт.

– Он презирает меня, если я проигрываю, – хмыкает Мартин. – Презирает мать, если она говорит о том, что скучает. Итана он презирает просто так. С тех пор как бросил нас, отец почти с ним не разговаривает.

«Кто-кто, а Итан этого не заслуживает, – с горькой печалью думает Адри – Мальчишке скоро одиннадцать, и чем старше он будет становиться, тем сложнее ему будет вписываться в окружение. В те моменты, когда никого не окажется рядом, ему не поздоровится. И этот факт угнетает».

Что-то живое внутри Адри содрогается в невольном сочувствии. Она приобнимает колени, косясь на Лайла:

– Давно он уехал?

Мартин покачивает челюстью, с неохотой подбирая слова:

– Почти полтора года назад. Нашел себе молодую девчонку и помчал на поиски лучшей жизни в Чикаго.

– И что, нашел? – резковато произносит Адрия, но мысленно одергивает себя. Раздражение прорывается наружу въедливыми ядовитыми нотками. Как ржавчина, они трогают все слова, что в ней рождаются.

– Черт его знает, –