Дэн берет гитару, играет и поет своим противным гнусавым голосом. Сейчас ты прекрасно слышишь, насколько он плох.

Праздник скоро, город умытенький.

Народ умильно поспешает на митинги.

В стойке «смирно», всему служа примером,

Голосует за мир и за ответные меры.

Выебли Европу

Рейган и Андропов!

Выебли Европу

С двух сторон!

Тех, кого вывел под флагами Андропов,

Всем, охуевшим от команд оперов,

Каски смертников надеть надо на уши,

Чтоб позабыли, где чужие, а где наши.

Выебли Европу

Рейган и Андропов!

Выебли Европу

С двух сторон!

А на хера нам, на хуя она —

Военная Монархия а-а!

Дайте мне повоевать вдоволь.

Я Статую Свободы уделаю вдо2вой.

А если к жене не вернусь кастратом,

Нарожаю кретинов, чтоб не рожать солдат вам!

Толян в полном восторге. Кто еще тут не верит, что панк-рок – народный стиль?

– Ни хера себе! Ну, ты дал, сынок! Охуеть не встать. Это же, блядь, чистая антисоветчина! Статья!

А Ник опять улыбается. Как же ты сейчас ненавидишь эту глумливую широченную улыбку!

– Понятно. Нет у вас своих песен. Эту я знаю. Крокодила песня. Очень хорошая.

– Есть у нас песни. Только их доделать надо. Скажи ему, Энди! – Вспоминает про тебя подлый предатель.

Ты молчишь. Ник ловко заливает в себя очередной стакан. Интересно, сколько в него может вместиться? Литров двадцать?

– Крокодил крутой. Жалко, мы с ним познакомиться как следует не успели. Теперь только через два года. – Ник передает стакан коллеге-гитаристу.

– Ага. Только не через два, а через четыре. Он придет, а нас как раз загребут, – вздыхает Дэн.

– А меня в армейку не возьмут, – радуется Ник. – И косить не надо. У меня мама – инвалид. Не дурак, не рахит – просто мама инвалид. Энди – дарю тебе припев.

– Бабе своей подари, – жалко бурчишь ты.

У Ника есть баба. Ее зовут Марьяна. Он уже раз десять рассказывал сегодня, как возил ее на днях в абортарий. Романтик, блядь. Что ты вообще делаешь здесь с этими козлами, Энди?

Толян наливает остатки портвейна. Держит бутылку над стаканом, пока не выходит последняя капля. Все когда-нибудь кончается. Только твое терпение, похоже, безгранично, Энди.

– Ну, а я вот отслужил и не жалею. Школа жизни, блядь. – Толян высоко поднимает стакан. – Так что – за тех, кто в сапогах!

– Вот это правильный тост!

Из-за штабеля ящиков выходят три парня и две девчонки типично купчинского разлива. У одного – приземистого мордатого курносого-русоволосого нарядная дембельская форма и бывалая акустическая гитара с овальными наклейками, с которых улыбаются полуголые сисястые иностранки.

Ник вскакивает и энергично здоровается с дембелем за руку.

– Здорово, Захарка! Давно дембельнулся?

– О, Ник-бродяга, ты живой еще? Уже неделю квасим, – докладывает курносый, слегка покачиваясь. И тут его мутноватый взгляд упирается сначала в Дэна, а потом и в твою яркую личность. – А это что за петушки крашеные с тобой?

Двое гопничков из дембельского эскорта услужливо ржут, глядя на вас. Девицы хихикают ярко накрашенными ртами. Они, кстати, ничего для гопницких жаб, вполне приличные. Если б еще не эта перманентная химия а-ля Анджела Дэвис.

– Эти-то? – удивляется Ник, словно только нас увидел. – Так это панки́ местные. Вернее, плютики. Короче, битнички. Нормальные ребята. С Дэном так я ваще до восьмого вместе учился.

Захар опасно близко подходит к сидящему Дэну, не переставая пялиться на его выбеленную челку.

– Панки́? Он же, сука, крашеный. Реально, крашеный. А это что еще за хуйня? Сережка в ухе? Голубые, что ли? Жопошники? Громозеки? Пидоры?

Жабы и свита Захара продолжают отвратительно смеяться, вторя мерзким отрывистым хохотом каждому тявку своего вожака. В животе у тебя противным липким холодком разливается предчувствие драки. А вдруг тебя сейчас убьют? А ты ведь еще ни разу не был с Объектом. Да что там не был… Даже ни разу не целовался ни с кем. Надо было сваливать, когда собирался. А теперь…

Дэн не спеша встает, лениво сжимает набитые кулаки и как-то чересчур ласково поглядывает на дембеля.

Ник пытается встать между ними. Включает все обертона своего бархатного баритона:

– Кончай залупаться, Захар! Все свои. Парни – музыканты. Музыканты – понимаешь, блядь? Группа «Каждый Человек». Панк-рок играют.

Но Захар уже завелся – хуй остановишь.

– Да, мне похуй, че они играют. Хоть хуй-рок! Не лезь, Ник! Нормальным пацанам волосы красить западло. Еще и в черных очках. Небось глаза накрасили. У нас в Афгане…

К сожалению, узнать, что у нас в Афгане делают с теми, кто красит челки и глаза, тебе сегодня не удастся. Потому что Захар получает от Дэна сильнейший привет ногой в выпяченную грудь и улетает в штабель ящиков, который с грохотом погребает его под собой. Тем временем быстрый Дэн вырубает еще одного чувака локтем в лоб – охнув, тот медленно оседает на землю, а третий – самый резкий – уже забегает за угол с криком:

– Ну все! Пиздец вам, козлы!

Все это происходит так быстро, что ты даже не успеваешь прочувствовать весь кайф и драйв драки. Только гордость и восхищение Дэном пылают в твоем сердце яростным пожаром, спалив все предыдущие чувства. Девчонки стоят, как вкопанные. Растерянность и недоумение на их смешно вытянутых лицах сменяются восхищением и обратно.

Грузчик Толян в отличие от них всем доволен. Сегодня у него и хлеб, и зрелища. Он одобрительно вещает со своего зрительного места:

– Хороший удар, парень. Четкий, акцентированный! Тренера бы тебе еще достойного найти.

А вот Ник совсем не рад происходящему. Он озабочен, что для него редкость, и даже деловит:

– Дэн, Энди, чего, блядь, встали, мудилы? Валим, валим отсюда. Сейчас этот дрищ всю братву местную притащит и Захара-среднего.

– Главное, чтобы не старшего. Он ваще бешеный, – подливает масла в огонь Толян.

Из-под ящиков тем временем на карачках выбирается Захар-младший. С трудом встает на ноги. Озадаченный, скособоченный, с заплывающим глазом и стружкой в волосах – он и не думает сдаваться и снова уверенно, насколько позволяет сбитый прицел, идет на Дэна.

– Ху-у, блядь. Ты че, каратист? А? Пидор-каратист? Ну, давай, давай…

Дембель становится в красивую стойку и… И Дэн снова отправляет его в нокаут точно таким же ударом. Правда, попадает чуть повыше. Просто дубль два на бис. Только штабеля уже нет, и Захар гулко падает