Натурального там не было ничего, чистая химия. Это были настоящие наркотики, купленные у настоящего барыги, и теперь они оказались в ее ванной, на ладони ее подруги.

– Нам же необязательно… – сказала Сэм. – Я думаю, не надо. – То же самое она говорила и в первый раз. Сэм всегда была умнее Элис.

Элис задумалась о том, что именно она помнила с прошлого раза, какие фрагменты этих воспоминаний с годами закальцинировались в факты: как она была разбита, когда Томми отвернулся от нее и подошел к Лиззи, как она видела их исчезающими за дверью ее комнаты, как все ее надежды на настоящую любовь пошли прахом, – и все это не когда-нибудь, а в ее день рождения. Тогда Элис впала в неистовство, как жена мафиози в фильмах из восьмидесятых. Если бы у нее под рукой оказалась одежда, которую можно было бы выкинуть из окна или поджечь, она бы это сделала. Если Томми ее не хотел, вполне мог бы захотеть кто-нибудь другой. Элис хотелось поцеловать кого-нибудь, хоть кого-то, так что она начала подходить ко всем парням подряд и целовать их, и каждый следующий рот оказывался еще менее привлекательным, чем предыдущий, – мокрым, неуклюжим и гадким. Но это было неважно, и Элис не остановилась. Она была обречена умереть девственницей, а Томми на самом деле никогда ей не принадлежал. У двери в ванную Кенджи, единственный трезвый человек на вечеринке, заметил ее и спросил: «Зачем тебе все это?», а потом Сэм начало тошнить, и ей понадобилась помощь. В конце концов народ разошелся, остались только они с Сэм, Хелен и Джессика – все четверо завалились спать в комнате Элис, а к вечеру следующего дня абсолютно все уже знали про ее оргию и про роман Томми и Лиззи, и с тех пор беспорядочные поцелуи стали фишкой Элис, а от звания шлюшки ее спасало лишь то, что она все-таки ни с кем не переспала, но и девушкой своей ее, конечно, никто не считал.

Тогда она не понимала разницы между собой и Сэм, разницы между собой и Лиззи, разницы между тем, чтобы хотеть чьей-то любви, и тем, чтобы хотеть хоть чьей-то любви. У Сэм никогда не было времени на бельведерских парней – очевидно, что все они были ее недостойны, и точка. Она могла подождать. Лиззи и ей подобные понимали, что все вокруг были в равной степени растеряны и что власти в старшей школе можно было добиться, только будучи уверенным в себе.

– Я не буду, – сказала Элис. – Очень хочется, но не сегодня.

Замутить с кучей парней звучало круто, а вот замутить с кучкой подростков – отвратительно, почти как подвергнуться нападению огромных жаб. Но они – подростки, те, что сейчас ее окружали, – не казались ей детьми, которых она видела в бельведерских школьниках, будучи взрослой. Они все казались ей такими красивыми и потрясающими, такими взрослыми, в общем-то они такими и были. Элис поняла, что она смотрит на них не как сорокалетняя, а как подросток, которым была когда-то, или, точнее, которым снова стала. У нее внутри уживались два мозга: сорокалетний и шестнадцатилетний. Элис полностью была собой и в себе. Да, она видела все происходящее в ретроспективе (или в перспективе?), но не чувствовала себя сумасшедшей и обдолбанной.

– Ну и ладно, – ответила Фиби. – Сэйра и Сара сказали, что будут, если вы откажетесь.

Она выскользнула обратно в гостиную, и как только за ней закрылась дверь, Элис подперла ее спиной, смяв висящие на крючках полотенца.

– Я хочу сделать кое-что безумное. Может быть, зря, но я все равно это сделаю. – Выпалив эти слова, Элис крепко зажмурилась, словно это должно было убедить Сэм не вмешиваться в ее план.

– Это что же? – спросила Сэм, скрестив на груди руки.

– Господи, да из тебя уже сейчас вышла бы лучшая сорокалетняя, чем из меня. Помнишь ту часть в «Пегги Сью вышла замуж», когда Пэгги поехала на мотоцикле с тем поэтом, они занялись сексом на пледе для пикника, а он потом посвятил ей свою книгу? Это был единственный момент во всем фильме, который подтверждает, что все это ей не приснилось. – Элис говорила сбивчиво, но она знала, что Сэм понимает, что она имеет в виду.

– Ага, – ответила Сэм.

– Я займусь сексом с Томми, если он захочет, конечно, и мне кажется, это изменит мою жизнь. Ну, в смысле не сам секс, он сто процентов будет никакой, но мне кажется, что, если я прислушаюсь к своим чувствам и дам им волю, вместо того чтобы постоянно бояться, это изменит мою жизнь, – протараторила Элис и приоткрыла один глаз.

– Ну, я вот что скажу. Во‑первых, ему уже восемнадцать, так что это хоть и дико, но не преступление, – сказала Сэм. – Но во‑вторых, технически тебе шестнадцать. Я не знаю, какие законы распространяются на тех, кто застрял в собственном теле в более раннем отрезке жизни, но мне кажется, что все норм. Если ему норм. И тебе норм. И если вы будете предохраняться.

Элис уже сто лет не вспоминала о своих яичниках. Она уже давно поставила спираль, которая теперь правила ее телом медным кулаком, отмеряя ей коротенькие месячные в качестве напоминания о том, что ее тело все еще может произвести на свет ребенка, если он ей потребуется. А до этого она пятнадцать лет сидела на противозачаточных. Элис, конечно, хотелось изменить свою жизнь, но забеременеть в шестнадцать представлялось весьма сомнительным способом.

– Это ты в точку, – призадумавшись, сказала Элис. – Я знаю, где достать резинки.

В отличие от ее комнаты, где вечно царил свинарник, комната ее отца представляла собой воплощение спартанского аскетизма – Леонард всегда заправлял кровать, а единственным предметом, не убранным с глаз, была стопка книг на прикроватной тумбочке. И все, даже ни одного носка на полу не валялось. Давно, еще в седьмом классе, Элис нашла у него в тумбочке пачку презервативов. Она стащила один и положила себе в кошелек, потому что ей казалось, что так она будет выглядеть круче, но в итоге она так никому его и не показала, даже Сэм. Элис открыла ящик. Как и в ее собственном, там лежали пачка сигарет, спички, блокнот, ручка и немного мелочи, единственным отличием была заткнутая в дальний угол упаковка «Троянцев».

– Какая гадость, – протянула Сэм, наблюдая из коридора, как Элис сунула резинку в карман. – Просто фу.

* * *

Томми сидел на диване в точности так же, как помнилось