Шрифт:
Закладка:
Он вышел на середину зала и опустился на пол. Элис наблюдала, как он растянулся на спине, а его ноги в видавших виды кроссовках развалились в стороны. Он был такой не один – неподалеку от него пара с маленьким ребенком тоже с пола созерцала брюхо кита. Элис опустилась рядом с отцом на колени.
– Помнишь, как мы раньше постоянно сюда приходили? – спросила она. Когда она была маленькой, они ходили в музей каждую неделю, если не чаще; она даже помнила, что когда-то бывала здесь с матерью, хотя той куда больше нравилось торчать в залах с камнями и минералами. Элис провела ладонями по бедрам, вниз-вверх. Ее брюки были очень темные и плотные. В свое время она купила их в «Элис Андеграунд», своем любимом магазине, и не только потому, что у него в названии было ее имя. Ей все еще было непривычно видеть свое тело – молодое тело, которое она едва помнила таким, потому что в те времена воспринимала его совсем иначе.
– Это было единственное место во всем Нью-Йорке, где ты переставала плакать, – широко улыбаясь, ответил Леонард и похлопал по полу рядом с собой. – Давай, ложись.
Элис плюхнулась на спину. Некоторые торчки из Бельведера ходили на световые шоу в планетарий за углом, когда были под кайфом, вроде представления Pink Floyd с летающими свиньями, но Элис искренне не понимала, как кому-то может захотеться пойти не сюда, а куда-то еще.
– Не понимаю, почему я перестала сюда ходить, – сказала она, а затем добавила: – Такое ощущение, что у меня упало давление.
– С каких это пор тебя начало беспокоить давление? Елки-палки, шестнадцать лет и правда уже не те, что раньше. – Леонард сложил руки на животе, и Элис принялась наблюдать, как они поднимаются и опускаются в унисон с его дыханием.
Элис подумала, что как раз сейчас можно что-нибудь сказать. Вокруг них пары катали в колясках детей, туристы шарили в своих пакетах, но в зале стояла тишина, и, что бы она ни сказала, никто, кроме отца, ее бы не услышал.
Конечно, Леонард размышлял над путешествиями во времени куда больше других людей. Пусть он вечно отпускал колкости в адрес жутких научно-фантастических романов, фильмов и сериалов, даже тех, которые создали его друзья, Элис знала, что на самом деле он их обожал. Невозможное, ставшее возможным. Границы реальности, раздвинутые за пределы понимания ученых. Разумеется, это и метафора, и литературный прием, и целый жанр, но это еще и развлечение. Никто – по крайней мере, никто из тех, кого жаловал Леонард, – не использовал научную фантастику как прием, как призму. Это было занятие для мудаков. Из всех писателей в мире Леонард больше всего недолюбливал позеров с магистерскими степенями по писательскому мастерству и завсегдатаев церемоний со строгим вечерним дресс-кодом, которые мимолетно снисходили до земли, воровали что-нибудь из разных жанров – зомби или какой-нибудь маленький апокалипсис, а потом тащили их в когтях на свой Олимп. Леонарду нравились чудилы, те, у кого научная фантастика была в крови. Некоторые из писателей-позеров где-то глубоко внутри тоже были теми еще чудилами – против них Леонард ничего не имел. Элис понимала, что не сможет просто так завести разговор о чудилах, научной фантастике или путешествиях во времени и при этом не выдать себя, а сделать это прямо сейчас она еще была не готова. Тут не получится, как с Сэм, которая так до конца и не опустила вздернутую бровь, как агностик, который во что-то верит, но это необязательно бог. Леонард верил всему, что она говорила: тому, какая именно девочка спихнула ее с качелей, какой мальчишка ее дразнит и какой учитель занижает ей оценки. Она опасалась того, что последует за этим разговором, потому что Леонард без колебаний поверил бы каждому ее слову.
Кит занимал почти весь зал, его морда была устремлена вниз, словно он собирается занырнуть в чернильные глубины. Его широкий хвост, казалось, был готов взметнуться наверх, может, даже проломить потолок, чтобы подсобить гигантскому животному в его погружении. Элис закрыла глаза и сосредоточилась на том, насколько незыблемым казался пол, на котором она лежала.
– Я рассказывал тебе, как мы с Саймоном однажды ходили на концерт Grateful Dead в «Бикон»?
Рассказывал.
– Ну-ка? – отозвалась Элис и улыбнулась. Она наизусть знала каждое слово, которое отец собирался произнести.
– Был тысяча девятьсот семьдесят шестой, – начал Леонард. – У Джерри тогда была та белая гитара. Я знаю кучу людей, которые видели их раз сто, но я видел их всего один. «Бикон» может показаться таким маленьким, смотря где сидеть, а Саймон через своего крутого агента раздобыл нам билеты в третий ряд. В третий! Там было столько красоток, я как будто на четыре часа оказался на другой планете.
Вот чего ей так недоставало. Не только ответов на вопросы, которые ей не хватало духа задать, или семейной истории, которой никто не знал, не только взгляда на свое детство глазами отца, но и вот этих нелепых историй, которые она слышала уже тысячу раз и не услышит больше никогда. Она представляла себе этот концерт: взмокшее лицо Леонарда, его широкую улыбку, когда он еще не был женат, не был отцом, не опубликовал книгу. Она видела этот концерт так же отчетливо, как кита, даже с закрытыми глазами.
Глава 29
Когда они вернулись на Помандер, в доме разрывался телефон. Леонард сдвинулся в сторону и жестом предложил Элис ответить.
– Это тебя, – сказал он.
– Откуда ты знаешь? – спросила Элис и подняла трубку.
– Господи, я уже несколько часов названиваю тебе каждые десять минут, – сказала Сэм.
– Простите, это не Господи, это Элис. – Она обернула провод вокруг пальца. И с чего люди взяли, что мобильники дают им больше свободы? Она моталась где-то весь день, недоступная ни для кого, и вот теперь она на связи.
– Ой, заткнись, бабуля. Где вы собираетесь ужинать? Я подойду прямо туда.
– Где мы будем ужинать, пап? – спросила Элис у Леонарда. Он стоял у кухонного стола и перебирал стопку писем, журналов и черт знает чего еще.
– Можем пойти в ту пиццерию, «Винсент и Тони». И Сэм недалеко идти.
