Шрифт:
Закладка:
После того как Вера отнесла меня в шкаф (я сказала ей, что чувствую себя там спокойнее), я сосредоточилась на месте, где начертала одну из рун. Я дотянулась до нее сознанием, и она засветилась.
Я обнаружила, что вожу шваброй туда-сюда по грязному полу. Коридор освещали тусклые свечи в висячих металлических фонарях. Вокруг меня были железные двери с закрытыми окошками. Вместо тюремщика я перевоплотилась в смотрителя подземелья. Не идеально, но ничего не поделаешь.
Я открыла ближайшее смотровое окно. На соломенном тюфяке лежал однорукий мужчина средних лет. Явно не Хадрит. Закрыв окошко, я продолжила мыть пол в коридоре, по очереди заглядывая в камеры. Вонючий кашанец в тряпье. Поющий матрос-абядиец. Человек, спящий в собственной рвоте. Но ни следа Хадрита. Где же проклятый Като его держит?
Может, за большой красной дверью в конце коридора? Я проехалась к ней шваброй и открыла смотровое окно.
На полу сидел седой мужчина и что-то декламировал. По прямым волосам, миндалевидным глазам и клочковатой бороде я признала в нем жителя Шелковых земель. Меня потрясло то, что он повторял: имена Двенадцати предводителей Потомков. Я видела его раньше… в Башне мудрости, за стопкой книг, в высокой фетровой шляпе и с металлической застежкой Философов. Но что делает здесь, в подземелье, Философ из Шелковых земель и почему перечисляет двенадцать благословенных имен?
Я стала вторить ему, чтобы он заметил:
– Тала (мой дед), Сайт (мой дядя и отчим), Ибан (мой муж), Хафаз (мой сын), Завад (мой внук), Казин (мой правнук и последний вождь, его задушили, когда он был совсем маленьким).
– Ты один из нас, – просиял он. – Идешь истинным путем. – Он приложил палец к губам: – Тс-с! Нельзя, чтобы они увидели. Ты должен хранить это в сердце, иначе закончишь как я.
– Поэтому тебя бросили сюда? – спросила я.
Он кивнул:
– Я добровольно несу свою ношу, кто-то же должен, но тебе и другим не следует этого делать. Оставайся в безопасности, лги, если потребуется, но храни их имена в своем сердце, всегда. Пока истина живет в наших сердцах, сердцах искателей, она не исчезнет, какие бы жестокости они ни замыслили, чтобы ее уничтожить.
Как мудро. Именно таких людей я и хотела спасти, восстановив правление Потомков. Почему добрые и верные всегда страдают? Скорее всего, ему неведом истинный смысл учения Двенадцати предводителей, но он старался изо всех сил, и это кое-что значило.
– Не сражайся, – сказал он. – Всегда прощай. Наша награда ждет в раю, а они получат свою здесь. Однажды истина откроется. А до тех пор храни ее в своем сердце, брат.
– Как тебя зовут?
Он приложил руку к сердцу:
– Вафик.
– Вафик… могу ли я как-то облегчить твое бремя?
Он покачал головой:
– Каждый день Хизр Хаз или кто-то из его ордена спрашивает меня: «Кто есть Хисти?», и, когда я отвечаю «отец» вместо «святой», они бьют меня плетью. Моя спина – не самое приятное зрелище, дорогой брат. Если попытаешься помочь мне, изобьют и тебя. Не позволяй, чтобы о твоей вере узнали, никогда. Просто помни, что нас много – тысячи, десятки тысяч. Ты не один. Свет может казаться тусклым, но он есть. Просто знать это – уже помощь. Помни слова нашего возлюбленного отца: «Нести истину – все равно что нести раскаленные угли». Держи эти угли в своем сердце, дорогой брат.
Это и правда были слова отца Хисти. Мой муж особенно любил повторять их. Все книги Двенадцати предводителей сожгли, и из своих наблюдений я поняла, что силгизы и иные нынешние сторонники Пути потомков приписывали им вымышленные высказывания, так откуда же Вафик знал истинное? Простое ли это везение, что несколько истинных изречений пережили шесть столетий, пока нас не было?
Шаги. Приближалась стража. Я закрыла окошко и начала махать шваброй, пока не завершился цикл и я не вернулась в шкаф.
Я не узнала необходимого для разработки идеального плана восстановления праведного правления Потомков, так что придется узнать больше. Отдыхать некогда. Слишком многие пострадали и продолжают страдать за то, что несут истину. То, что я жила во дворце, сладко ела и спала на шелковых простынях, не давало мне права хоть на миг выпустить раскаленные угли из рук.
Но у меня были свои ограничения. Например, после перехода в человека нельзя овладеть кем-то еще до захода или восхода солнца. Так что я занялась тем, чем пренебрегла утром, – приняла ванну.
В купальне в горячем угловом бассейне сидела Селена. Другие наложницы болтали друг с другом, входили и выходили из теплых и холодных бассейнов и парных. Вера помогла мне выбраться из кресла, раздеться и залезть в горячий бассейн. Крестейка своей замкнутостью и потерянностью напоминала меня сразу после прибытия сюда, а гарем было трудно выносить в одиночку.
– Все хорошо, дорогая? – спросила я Селену по-сирмянски.
Это вывело ее из задумчивости. Белоснежные щеки порозовели, и она прикрыла грудь руками. Скоро она, как и я, узнает, что в гареме Кярса нельзя сохранить стыдливость.
Кожа ее ладоней сморщилась. Как долго она здесь отмокает?
– Вполне. А тебе лучше?
– Лучше с каждым днем, если не считать постигшей нас всех трагедии.
– Соболезную твоему горю. – Слова прозвучали очень сухо. – Я слышала, что он был… добрым правителем.
Если верить Самбалу и Мириме, Селена – дочь императора Крестеса. Она говорила на сирмянском только потому, что была заложницей шаха Сирма. А я – лишь потому, что этот язык похож на один из трех, на которых говорили в Вограсе, когда я там жила. Остальными были вограсский и парамейский.
Со своим безупречным, по-детски мягким лицом Селена казалась слишком юной даже для этого гарема. Шестнадцать, по словам Миримы. Насколько она умна в этом чудесном возрасте? Чтобы сбежать от шаха Сирма, определенно требовалась сообразительность. Насколько осторожной нужно быть рядом с ней?
– Все наладится, милая, – сказала я. – Аланийцы не такие дикари, как сирмяне. Здесь есть культура.
Я так часто слышала похвальбу аланийцев, но не знала, так ли это. Сирмян здесь не
