поздравили сына. А потом еще несколько раз – с выходом книги и получением стипендии, однако даже не спросили о расставании с Карлой, будто давно надеялись на такую новость. Ничего не спросили и о Висенте. Карла никогда им не нравилась, но Висенте они вроде бы любили.

Мать листала книгу с гордым и в то же время недоверчивым видом. Гонсало вспомнил, что раньше ему никогда не доводилось видеть ее со сборником стихов в руках. Разговор зашел о «Парке Воспоминаний» и о Проходимце.

– Я решила сблизиться с моим отцом, потому что чувствовала, что теряю собственного сына, – призналась Мирта. Она произнесла это нарочито твердо, но признание не прозвучало слишком жестоко.

Он остался ночевать у родителей. Встал рано, они позавтракали вместе, а потом несколько часов Гонсало провел в доме в одиночестве, не зная, чем себя занять. Разлегся на супружеской кровати, уставился в телевизор, пытаясь выстроить дальнейшие планы и поспешно подвести итоги своей жизни. На тумбочке его матери лежала книга, его сборник. Он принялся читать собственные стихи – впервые в напечатанном виде – и сразу же осознал, что делает это в последний раз.

Наконец Гонсало покинул отчий дом. На площади Майпу купил мороженое. Было два часа дня, на улицах – многолюдно; он протискивался через толпы, пока не достиг пустынного переулка. Вдали перекликались противоугонные сигнализации автомобилей и звучала песня Эми Уайнхаус. Он присел на бордюр, прислонился спиной к тонкому стволу сливы и закурил. У него возникла непоколебимая уверенность, что он лишился всего. Но ведь я только что опубликовал книгу, напомнил он сам себе. Покуривая и разглядывая безоблачное небо, безрадостно думал: моя книга издана, и я стал, наконец, поэтом. Чилийским поэтом.

III. Поэзия на ходу

– Сейчас я съем твою сладкую «киску», – произносит Висенте на никудышном английском, потому что не владеет этим языком, а то немногое, что знает, кое-как выучил с помощью порнофильмов. А вот она знает испанский, потому что прослушала курс в университете, но сейчас не использует его, а лишь стонет, и, скорее всего, на английском.

Висенте восемнадцать лет, а Прю тридцать один, они познакомились только что. Несколько часов назад, после довольно утомительного дня, проведенного с друзьями-поэтами в баре на площади Италии, Висенте ждал ночного автобуса, как вдруг заметил: какую-то американку тошнит на остановке. Он приблизился к ней, и, хотя в недавнем прошлом у Прю не было повода доверять незнакомцам, она инстинктивно повернулась к высокому парнишке с огромными глазами, который, не спросив ни о чем и никак не представившись, собрал ей волосы в пучок, чтобы облегчить процесс. И даже застенчиво погладил по затылку жестом брата или приятеля по детским играм. Прю сказала «Сэнк ю», и хотя он мог бы ответить по-английски, предпочел сказать «Не за что» на испанском. А потом они вообще не разговаривали в течение десяти или пятнадцати минут, пока шагали никуда, ведь иногда такая прогулка просто позволяет получить освежающее дуновение ветра в лицо.

За несколько недель до отъезда в Чили в переполненном баре в Гринпойнте чилийская подруга ее бельгийского друга заверила Прю, что таксисты в ее стране – по большей части фашисты, бывшие военные, – настоящие вымогатели. Однако, как ни странно, у них нет привычки нападать или похищать кого-либо, и в худшем случае они слишком долго кружат по улицам или несут сексистскую или ксенофобскую чепуху. Так что в Сантьяго можно спокойно пользоваться такси в любое время суток. И вот теперь Прю поймала такси, обняла и поцеловала Висенте в щеку, что в Соединенных Штатах стало бы компрометирующим жестом, однако она находилась в Чили уже достаточно долго, чтобы убедиться: здесь все время обнимаются и чмокают друг друга в щеки. Хотя Висенте очень хотелось продлить эту сцену и как минимум узнать имя американки, он даже не попытался удержать ее, ничего не сказав, отчасти потому, что не мог выразить по-английски чего-то, что не прозвучало бы откровенно глупо. Даже имя спросить не могу, раздраженно, по-школьному подумал Висенте, не сознавая в тот момент, что если бы он произносил слова медленно и четко – а он не говорил ни медленно, ни четко, но мог бы попытаться – эта янки поняла бы его. Тем не менее он смирился и ограничился наблюдением за ее отъездом. Впрочем, когда водитель нагло заглянул в декольте Прю и спросил, куда ее везти, так, словно ответить должны были груди, и она увидела лицо таксиста, которое вполне могло стать злым, как у фашиста-мучителя-убийцы и, разумеется, сойти за физиономию насильника, Прю решила: нелепо следовать совету далекой чилийской подруги ее бельгийского друга, с которой она побеседовала всего-то пять минут. Ведь небезопасно в два часа ночи садиться в машину, за рулем которой – фашист-палач-убийца-насильник.

И Прю продолжила ночную прогулку с Висенте. Он поглядывал на нее как на самого смешного человека в мире и не так уж сильно ошибался, хотя в тот момент не мог знать, что Прю и в самом деле забавная, даже если не считать, что человек, которого выворачивает наизнанку прямо на улице, комичен. Однако до этого она не сделала ничего смешного. Прю показала Висенте визитную карточку с адресом хостела, в котором она остановилась, чтобы они больше не шагали абсолютно бесцельно, а направились в район Провиденсия, в сердце Провиденсии, как уточнила бы реклама для туристов. В молчании миновали три квартала, и тогда Прю снова сказала ему, но теперь уже с большей торжественностью и безмятежностью: «Сэнк ю». А он посоветовал ей не волноваться: у него, дескать, такая работа, поскольку в Сантьяго-де-Чили людей тошнит по ночам на каждом углу, и он якобы отвечает за оказание помощи многочисленным блюющим эксгибиционистам. Однако американка не была уверена, что правильно поняла его, догадываясь, что Висенте шутит, хотя до нее не полностью дошла и суть шутки. Прю порывалась расспросить его, но не решилась заговорить по-испански, опасаясь, что тотчас же запутается в словах. Поэтому обратилась к нему на медленном и четком английском, который для Висенте был немногим доступнее, чем кантонский диалект китайского. Хотя он смотрел ей в глаза и поворачивал голову, как самый прилежный ученик в классе или как не очень хороший, даже очень плохой школяр, который усердствует лишь потому, что возжелал учительницу.

За квартал до хостела Висенте жестом предложил остановиться у мини-маркета, где купил большую бутылку минеральной воды. Они сели на бордюр тротуара, чтобы распить ее на двоих. Прю принялась рассказывать, сначала зондируя почву, неуверенно и робко, о том, как она оказалась в Чили, но повествование получалось каким-то бессвязным. Впрочем, это