вспомнила о мертвом плоде и ощутила его в своей утробе, словно его не до конца изъяли оттуда, выскребли неудачно. Будто операция завершилась только что. И она сделала вывод: Висенте нужен Гонсало, он любит его как отца, он любит его даже больше, чем родного отца, потому что Гонсало воспитал его. И Гонсало любит ребенка, как собственного сына, но теперь она уверена, что рано или поздно он бросит его. Так лучше пусть они расстанутся прямо сейчас.

Она закурила, выпила кофе, откупорила бутылку вина. Было уже девять утра, а Карла продолжала валяться на полу в гостиной, словно изобретая позы йоги, бодрствующая, разбитая и в подпитии. Затем встала и вошла в комнату, где еще похрапывал Гонсало, издавая свистящие звуки. Она разбудила его, растолкав, и без лишних слов велела уйти.

– Я вырастил Висенте. – Гонсало расхаживал по спальне в одних трусах, будто в поисках одежды и поеживаясь, как от холода. – Я же вырастил твоего сына. Как насчет того, что я вырастил твоего сына?

– И вот у тебя вдруг пропало желание растить его дальше, – съязвила Карла.

– Твой сын похож на меня. Ты смогла учиться благодаря мне. Все, что у тебя есть, ты получила благодаря мне. – Гонсало повторил этот рефрен двадцать раз, кипя негодованием: он чувствовал, что Карла стремится уничтожить его, повалить на землю, прикончить.

– Я укладывал его спать тысячу, две тысячи раз, заботился о нем во время болезней. Водил в школу, объяснял ему, как устроен окружающий мир, учил всему…

А ведь Гонсало ведет себя по-мужски, подумала Карла; орет, как все мужики, не привыкшие кричать, и плачет, как не привыкшие плакать.

– Только благодаря мне ты перестала быть содержанкой, дочуркой своего папеньки. А твой сынок похож на меня, это я вырастил его для тебя. Ты не можешь просто-напросто отнять его, вычеркнуть меня из его памяти. У меня есть права.

Последняя фраза прозвучала смешно и поэтому повисла в воздухе на несколько секунд, а может, и на целую минуту, поскольку шутки разбивают диалог надвое. Однако это была не шутка.

– Ну и какие же права ты собираешься качать? – расплакавшись, спросила, наконец, Карла. – Давай вали в свой Нью-Йорк или к разэтакой матери.

Потом он долго принимал душ, после чего отправился в магазин за матрацем, который уложил в маленькой комнате. Там он ютился чуть ли не два месяца, почти как незаконный поселенец – сквоттер.

Каждое утро она выгоняла его, они ссорились час или два, он покидал дом и проводил весь день на работе или убивал время в центре города. В десять вечера притворно разыгрывал комедию стабильности перед Висенте, а затем запирался в комнатенке, чтобы читать плохие книги, потому что хорошие лишний раз напоминали ему о сложности жизни, тогда как слабые успокаивали и давали надежду, а вскоре усыпляли. Он чувствовал себя совершенно потерянным. Возможно, даже мечтал о самом ужасном землетрясении в истории Чили, чтобы рухнул их дом, а они втроем уцелели, и чтобы надолго исчезли поездки и вообще всяческие планы, и будущее состояло только из длительного выживания – добывания воды, пищи, крова и какой-нибудь драгоценной сиюминутной радости.

Через четыре дня после того, как Гонсало навсегда покинул маленькую комнату, он получил тираж «Парка Воспоминаний» – в кабинете своего факультета. Первое, что сделал – подписал один экземпляр Карле. Он названивал ей каждый день, а она отвечала ему изменившимся голосом, сдержанным и незнакомым. Гонсало попросил ее о встрече, чтобы подарить книгу, а она, поздравив его, заявила, что он может воспользоваться почтой. Гонсало сразу же отправился в почтовое отделение, однако был не в состоянии написать адрес на конверте – так дрожала рука. Он пытался сделать это минут десять, но лишь испортил пятнадцать конвертов. Даже попробовал писать левой рукой, которая, как ни странно, дрожала меньше.

– Я разучился писать, – сказал он девушке лет двадцати, которая изумленно и с жалостью следила за ним.

Она ничуть не напоминала Карлу, но пока он диктовал ей адрес, ему казалось, что они похожи. Отправив бандероль, он быстро зашагал сквозь толпу, заполнившую центр города, как будто его преследовали или он гнался за кем-то. Или словно стремился доказать всему миру, что хоть он и не умеет писать, но ходить еще не разучился.

Тяжело дыша, он вошел в книжный магазин «Металес Песадос» и приветствовал там поэта Серхио Па́рру, одного из владельцев заведения. Они знали друг друга целую вечность, но, хотя и здоровались всю жизнь, друзьями не были. Гонсало дал ему два экземпляра «Парка Воспоминаний».

– Зачем мне два экземпляра, если это подарок? Желаешь, чтобы я прочел оба? – спросил его Парра скорее в шутку, чем недовольно.

– Они для магазина, – уточнил Гонсало охрипшим вдруг голосом. – Один экземпляр тебе, а другой на продажу. Если купят, дай мне знать, и я принесу еще.

– Ладно, так и поступлю, – сказал Парра, выставляя книгу в секции поэзии.

Вероятность того, что какой-то незнакомец полистает и купит его книгу, казалась Гонсало столь же лестной, сколь и маловероятной. Он представлял себе эту сцену, пока жевал крошечную арабскую сладость вместо обеда. Затем побрел через Лесопарк в сторону Бельявисты, мимо дискотеки, где шесть лет назад произошла вторая встреча с Карлой, – но не захотел замыкать круг. И тут ему позвонил отец, который сказал, что едет неподалеку, и все-таки Гонсало пришлось дожидаться его почти полчаса. По дороге к площади Майпу Гонсало сообщил отцу о разлуке с Карлой и о получении стипендии для поездки в Нью-Йорк. Он выпалил все это длинной фразой, за которой последовало молчание, прерываемое краткими односложными предложениями. Они ехали не в том такси, к которому Гонсало привык с детства: тогда у отца был старый «Пежо-404», а теперь «Хюндай Аксент». Тем не менее он четко помнил поездки на пассажирском сиденье, тогда ведь детям в отсутствие взрослых пассажиров разрешалось находиться рядом с водителем. Папа брал его с собой, поскольку мальчика не с кем было оставить дома. Время от времени отец заставлял его пригнуться, чтобы потенциальным пассажирам не казалось, что такси занято. А когда клиент садился в машину, Гонсало появлялся из укрытия уже на заднем сиденье и завязывал разговор. Наверное, в те времена он обладал единственной полезной способностью – болтливостью.

– Поживи несколько дней у нас, – предложил отец, когда они приехали в родительский дом.

– Не предлагай, ты же знаешь, что ему тут не нравится, он здесь теперь чужак, – сказала мать.

Завязался бесплодный, утомительный, неприятный разговор. У Гонсало в рюкзаке оставался экземпляр книги, но он сначала не хотел дарить сборник родителям, понимая, что это все равно что его потерять. И все-таки преподнес, и они