Сама не помню, как села в такси и назвала грузному угрюмому мужчине за рулем мамин адрес. Наверное, спас автопилот. Сознание размозжено, душа — вдребезги, тело бьет мелкой дрожью. Вряд ли я рассчитывала, что будет по-другому, но оценить последствия своего поступка в полной мере можно, лишь его совершив.

Мне больно так, что хочется выть. Не за себя, за Диму. Перед глазами стоит его взгляд, горящий отчаянием и гневом, а в ушах эхом отражается крик.Чего тебе не хватало?Да я и сама не знаю, что за дура такая. Чего не жилось спокойно? Ведь правда же, он меня на руках носил. Прожили бы вместе еще немного, потом Дима сделал бы предложение. Свадьба, медовый месяц, дети — всё как у всех. Пусть это Адиль ко мне в туалет вломился, но я первой танцевала для него. Да, именно для него, сколько бы ни убеждала себя в обратном.

Слезы катятся сами собой, по инерции, грудь раз за разом сдавливает ледяными тисками. От этой боли не спрятаться. И самое ужасное — она со мной надолго. Потому что не получается не думать о том, как там Дима. Оторвал ли от стола ладони, пришло ли его дыхание в норму, и что он собирается делать дальше. Я бы очень хотела быть той, кто сможет его утешить, но увы — я именно та, кто причинил ему самую сильную боль.

—Спасибо большое,— глухо бормочу, когда такси останавливается возле знакомых ворот.

Выходить из машины получается медленно: сумка весит тонну, ноги — и того тяжелее.

Может, стоило поехать к себе в квартиру и побыть одной? Так было бы честнее. Дима сейчас совсем один, а я, как всегда, бегу за успокоением к маме.

Любимая, бедная моя мама. Она поддерживала меня, когда уехал Адиль, хотя всегда была против наших отношений, и это на ее коленях я мечтаю всплакнуть сейчас, хотя она предупреждала о последствиях признания в измене. Я бы хотела, чтобы у Димы тоже был такой человек. Но станет ли он делиться этим с кем-то?

«Чего. Тебе. Не хватало?!» — продолжают пытку воспоминания.Вытираю рукавом слезы, тяну к себе ручку входной двери. Хоть бы Олега не было дома. Он начнет расспрашивать, что со мной, а я не смогу признаться. Перед ним стыдно. Только мама и Ксюша видели меня на дне.

—Дашуль, ты?— нараспев спрашивает мама из глубины дома.— Я обед готовлю. Проходи!

Я опускаю на пол сумку, туда же сбрасываю пальто. Потом уберу. Сейчас нет сил.

Мама понимает все, едва я появляюсь в дверях кухни. Она знает меня как себя, и прочесть о случившемся по зареванному лицу для нее не составляет никакого труда.

—Дашуль…— сочувственно произносит она и, отбросив половник, широко раскрывает объятия.— Иди сюда.

В носу снова начинает колоть, лицо неконтролируемо кривится. Какая-то пара секунд отделяет меня от того, чтобы прижаться к теплому, источающему любовь телу и на несколько минут вычеркнуть из памяти согнутую спину Димы и его дергающиеся от вдохов ребра.

—Я тебя не послушала, мам,— в отчаянии шепчу, прижимаясь к ее груди.— Рассказала Диме… Он ужасно отреагировал… Но я просто не могла. Он про детей заговорил, и я так испугалась…

Мама целует меня в макушку и, покачивая, приговаривает: «Ну ладно, что теперь». Как же хорошо, что она у меня есть. Пожалуйста, пусть и рядом с Димой будет кто-то, кто поможет ему справиться. Такие люди должны быть у всех.

От восставших воспоминаний о его боли снова катятся слезы. И снова зреет чувство вины.

—Как он?— тихо спрашивает мама, продолжая успокаивающе меня покачивать.— Сильно шокирован?

—Да. Побледнел сильно. Потом разозлился и кричал. Но я просто не выдерживала, мам. С ума сходила… Дима ведь не заслуживает вранья. А я больше не могла скрывать.

Мама тяжело вздыхает, гладит меня по волосам.

—Что сделано, то сделано, Даш. Дальше уж как будет. Тебе самой-то как? Легче?

Застыв, разглядываю беленую ножку стула и прислушиваюсь к себе. Легче ли мне? Кажется, да. Словно долгое время жил с гангреной и наконец решился на ампутацию. Обрубок конечности ревет острой болью, но гниение организма прекратилось. Проснувшись завтра, я стану оплакивать потерю руки, но в то же время буду помнить, что самое страшное позади. Осталось научиться жить без того, без чего долгое время не представлял нормальной жизни.