Еще бы не знакомое. Он тебя однажды чуть по стенке не размазал за то, что ты, пьяный, меня шалавой обзывал.

Ошарашенная открытием, я забываю про чай и присаживаюсь на диван, чтобы осмотреть полученные отцом травмы. На бедре огромный синяк, лодыжка пожелтела и распухла. Но переломов, к счастью, нет, и это отличные новости. Значит, у отца еще есть шанс не потерять работу.

—Ты начальству звонил?— спрашиваю я, обматывая его ступню эластичным бинтом, найденным в сумке.— Надо предупредить.

—Звонил уж. Сменщика попросил пока выйти.

—Я к тебе завтра еще заеду. Привезу еды.

Отец вяло взмахивает рукой.

—Да не надо туда-сюда мотаться. Я расхаживаюсь помаленьку, а продуктов сосед полно привез.

Я прощаюсь с отцом через полчаса, предварительно поставив на стол перед ним заварочный чайник и бутерброды, и даю себе клятвенное обещание навестить в самое ближайшее время. На четвертом этаже вновь останавливаюсь, но, поборов желание позвонить в знакомую дверь, заставляю себя спускаться. Поблагодарить Адиля я смогу потом, не тревожа покой его матери.

Вызывать такси не тороплюсь и вместо этого присаживаюсь на скамейку возле подъезда. Рассматриваю выщербленные вмятины асфальта под ногами, промокшие окурки и ловлю себя на том, что впервые не ощущаю тяжести, преследующей меня после визитов к отцу. Как будто сегодня удалось с кем-то разделить свою ношу. Что ж. У нас с Адилем снова 1:1, правда на этот раз счет ведется на стороне добрых дел.

На шорох покрышек я машинально поворачиваю голову. В груди екает. К подъезду подъезжает черный мерседес. «Досиделась,— мысленно иронизирую я.— Будто специально его ждала».

С хлопком водительской двери снова перевожу взгляд себе на ноги. Все равно ведь мимо не пройдет: другого входа в подъезд нет. Хотя сейчас я даже рада его видеть. Не как Адиля, а как человека, который облегчил мне сложный день.

—Ты чего?..— Адиль кивает на мою сумку, лежащую на лавке, подразумевая «Почему ты торчишь на улице в такую погоду?».

—К отцу заходила. Соседка позвонила. Сказала, что он со стремянки упал.

Молчание. Сегодня Адиль без кепки, и, может быть, поэтому его взгляд не кажется таким закрытым и мрачным.

Заложив ладони в карманы, я выпрямляюсь и на выдохе благодарю:

—Большое тебе спасибо.

Адиль не пытается разыгрывать недоумение, просто кивает.

—Он вроде ходит понемногу. Врача вызывать не стал.

—Да,— соглашаюсь я.— У него вывих и ушиб. Не смертельно.

Ноябрьский ветер усиливает свой натиск, раздавая сырые, холодные пощечины. Я поправляю воротник пальто, нащупываю в кармане телефон. Надо вызвать такси. Адиль стоит напротив и почему-то не торопится уходить.

—Посиди со мной недолго,— прошу я, переводя взгляд на карманы его куртки. Тоже не дешевой, кстати.— Пока я такси жду.

Откажется — ну и пусть. Просто сейчас так хочется побыть рядом с тем, кто понимает, а не пытается понять.

Через секунду лавка подо мной пружинит. Я даже не вздрагиваю, когда локоть Адиля соприкасается с моим. Сейчас ведь всё совсем не об этом. Мне просто нужно выговориться.

—Я папу очень любила, когда маленькой была,— начинаю вот так сразу и ни с чего.— У мамы получилось разлюбить, а у меня нет. В детстве он мне самым красивым мужчиной на свете казался. Даже несмотря на усы. И я каждый раз, когда приезжаю к нему, потом места себе не нахожу… Потому что того человека уже нет… Моего папы.Лишь недавно поняла, что в детстве всё выдумала…Никакой он не мужественный и не сильный. Потому что, если бы был таким, сумел бы всё не просрать… Я его так любила, а он меня на бутылку водки променял. Предал, а я даже как следует не могу разозлиться. Вижу его, и жалко…А потом плохо так. Ты ведь теперь сам понимаешь, каково это — смотреть в глаза тому, кого любил, и видеть там совершенно другого человека.

—У моей матери выбора не было,— замечает Адиль, дернув носком кроссовки.— У твоего отца выбор был.

—Знаю. И за это я испытываю вину. Все время кажется, что могла что-то сделать, чтобы его вытащить. Пусть не в четырнадцать, но в двадцать… И за то, что так редко к нему прихожу, мне тоже всегда стыдно. Но не могу себя заставить… Вечно делами прикрываюсь, хотя могла бы приезжать хотя бы раз в неделю. Чувствую себя бездушной слабачкой.

Щелкает зажигалка, облако серого дыма щекочет ладонь. Табачный запах совсем не раздражает, даже напротив — его горечь кажется уместной.

—Он же не щенок твой. Взрослый мужик. Голова на плечах есть, руки-ноги целы. Никто его со дна тащить не обязан. Мать твоя годами пыталась — а толку? Его выбор. Не слабачка ты. Нечего себя грызть.

Я тихо смеюсь.

—Думаешь, я не понимаю? Понимаю, конечно. Поэтому и маму винить не могу за то, что она его из жизни, как мусор, выбросила и слышать ничего не хочет.Я бы, наверное, тоже хотела, как она. Проблема в том, что мы с ним похожи… Как бы ни хотелось быть такой, как мама, я похожа на отца.

Делаю незаметное движение рукой, чтобы смахнуть слезу. Адиль не обязан меня утешать, да и не нужно. Я просто душу опорожняю, а слезы — побочный эффект.

—Тяжело жить бок о бок с нормальными, знаешь? Смотришь, как у них все гладко и правильно, и стараешься делать так же, а когда не выходит, чувствуешь себя неполноценной. Может быть, поэтому я сюда приезжаю…Здесь планка не слишком высока.

—Ты загоняешься. Просто перестань соваться туда, где не твое.

Я смотрю на сигарету в его пальцах. Адиль курит так же, как разговаривает: небрежно и одновременно завораживающе. Этому не научить.

—Дай,— тяну руку к фильтру.

—Не куришь же,— замечает он, но сигарету все же протягивает.

Я разглядываю наполовину истлевший окурок, зажатый между его средним и указательным пальцами, и, отпрянув, издаю смущенный смешок.

—Да, пожалуй, не стоит. Я поеду, наверное. Спасибо, что выслушал. И за то, что с отцом помог.

Поднимаюсь. Пройдусь немного, а потом вызову такси.Температура воздуха стремится к нулю, а у Адиля куртка легкая.

—Такси твое где?— спрашивает он, вставая следом.

Отведя взгляд, я неопределенно машу рукой по направлению к проезжей части.Там.Вранье сейчас как никогда уместно. Есть шанс, что Адиль предложит меня подвезти, а я не смогу отказаться.

От того, что наконец выговорилась, действительно стало легче. Будто многолетний груз с души упал. Мне ведь совсем не с кем говорить об отце, даже с Димой — сытый голодного не разумеет.В моем окружении только Адиль достаточно голодал.