Вся важность волеизъявления Делькассе определялась отнюдь не только его отклонением устройства временного управления Константинополя, предположенного Сазоновым. Не менее, если не более, серьезна была другая сторона дела, которой определялся заранее будущий характер тех «выгод», которые могли выпасть на долю России в связи с будущим миром и реальным осуществлением приобретенных Россией дипломатическим путем «прав» на Константинополь и Проливы. Несмотря на все рассуждения об экономической необходимости Проливов и Константинополя для Южной России и ее хлебного экспорта, а стало быть, и для финансово-экономической жизни всей России, значение вопроса о Проливах в сознании русских правительственных сфер, несомненно, этим не ограничивалось. Речь шла в конечном итоге о приобретении господствующего положения на Ближнем Востоке, а обладание Проливами расценивалось не только как обеспечение «ключей к собственному дому», но и как шаг к приобретению решающего влияния и на Балканском полуострове, и в Малой Азии от Эгейского моря до персидской границы, и даже за нею, поскольку в самой Персии русская власть стремилась на юг и сталкивалась с конкуренцией Англии. Раз признав французские притязания — а многие из них относились, в частности, к Константинополю и его району, — очевидно, нечего было и думать о том, чтобы Франция отказалась от них добровольно или безвозмездно в будущем при окончательном определении «судьбы Османской империи». Русская доля в турецком наследстве, таким образом, обременялась тяжелыми сервитутами в пользу Франции, а косвенно тем самым и в пользу Англии. Ведь не могло быть сомнений в том, что нельзя будет отказать Англии в аналогичных уступках во всем, что будет касаться ее. Права, приобретенные Россией относительно Константинополя, имели, таким образом, все шансы превратиться в nudum ius римского права — в голое, практически неосуществимое, право.

Когда впоследствии русский посланник в Сербии кн. Г. Н. Трубецкой, предназначенный к занятию должности русского «генерального комиссара» в Константинополе (см. телеграмму Сазонова ему от 12 апреля/ 30 марта, шифрованную телеграмму Бьюкенена Грэю от того же числа, письмо Сазонова Трубецкому от 13 апреля /31 марта, телеграмму Трубецкого Сазонову от того же числа) познакомился с основанным в существенных чертах на указанных Делькассе началах проектом временного управления Константинополем, он пришел к самым печальным выводам о положении, ожидающем при таких условиях представителя России.

В обстоятельной телеграмме на имя Сазонова от 20/7 апреля он признал необходимым «прежде всего отметить одно обстоятельство, могущее послужить поводом самых серьезных осложнений». «Равенство прав (трех комиссаров) приведет, несомненно, к положению, при коем русский представитель будет постоянно в меньшинстве и всем будут править союзники, объединенные интересами одинаковых финансовых выгод, зачастую вразрез с нашими видами». Это не только поставит в данное время русского представителя «в крайне трудное и, быть может, невозможное положение», но наложит печать и на все «переходное состояние» от турецкого к будущему русскому режиму, ибо «по существу» переходное состояние «должно быть подготовительным к окончательному, которое по необходимости должно будет воспринять многие черты временного положения». Из этого он делал вывод, что властью, подготовляющей окончательное положение, должна быть именно русская власть. «Союзники имеют бесспорное основание требовать полного обеспечения своих экономических и некоторых других интересов, но не более того. Признавать же в принципе равные с нами их права, а на практике решение дел двумя их голосами против русского, это значило бы подготовлять утверждение не

России, а западных держав в Константинополе». По его мнению, «русский представитель должен один представлять на месте суверенную власть, заменившую турецкую. Англичанин же и француз должны при нем представлять соответствующие интересы».

По существу своему все эти соображения, несомненно, соответствовали вполне и взглядам Сазонова. Если он отступился от них, то причина, очевидно, заключалась в решительном нежелании союзников связать себя теперь же более чем теоретически декларациями и пойти по тому пути, который Трубецкой, плохо осведомленный относительно всего хода переговоров по вопросу о районе Проливов и о дарданелльской операции, считал единственно нормальным, то есть по пути утверждения не союзников, а России в Константинополе.

Давление, произведенное на Сазонова, было, по-видимому, очень сильно, ибо уже через три дня после заявления Делькассе, то есть 24/11 марта, он капитулировал, и притом полностью, признав без всяких оговорок не только принцип «соблюдения равенства между тремя державами в течение всего периода времени с момента оккупации до заключения мирного договора», но и все последствия, вытекавшие из него с французской точки зрения (см. памятную записку его Палеологу)[155]. Единственный пункт, по которому он полагал необходимым «прийти к соглашению», касался вопроса, прямо не поставленного в сообщении Делькассе, а именно вопроса «относительно общего характера судебной организации, в обязанность которой входила бы временная защита иностранных интересов в Константинополе впредь до полной отмены капитуляций мирным договором, безотносительно к возможности применения законов военного времени». Довольно неопределенная формулировка этого пункта заставляет думать, что Сазонова испугала возможность, что при установлении «окончательного режима» союзные державы пожелают, опираясь на положение дел в эпоху «переходного времени», сохранить за собою права, вытекавшие из капитуляций, — возможность, не исключенная ни формулировкой подлежащей части сообщения Делькассе, ни также предшествовавшими междусоюзническими соглашениями, в которых отмена капитуляций не была формально оговорена, очевидно, потому, что тогда об этом казалось излишним особо упоминать.

Ответ Делькассе (см. памятную записку французского посла Сазонову от 3 апреля /21 марта), не менее туманный, нежели запрос Сазонова, в этом отношении был удовлетворителен, поскольку в нем также говорилось о предстоящей отмене капитуляций. В остальном же он ограничивался сообщением, что, по его мнению, было бы достаточно «для временного ограждения иностранных интересов» «установить, в необходимых пределах, над туземными и смешанными трибуналами правомочный контроль, применимый при всяком положении дела (justifie en tout etat de cause), соответствующий гаагским постановлениям и обеспеченный военной оккупацией», притом опять «на все переходное время». Успокоенный по вопросу о капитуляциях Сазонов счел возможным сделать еще один шаг вперед. В памятной записке, врученной на этот раз одновременно Палеологу и Бьюкенену (8 апреля ⁄ 26 марта), в которой заключалась, между прочим, и ссылка на только что упомянутую памятную записку французского посольства, он, с одной стороны, признал необходимость «учреждения контроля над туземными трибуналами, суду которых подлежат только дела между турецкими подданными», с другой стороны, однако, полагал, «что было бы, пожалуй, своевременно с момента оккупации изъять иностранцев из-под османской юрисдикции… и перенести все смешанные процессы между турками и иностранцами в консульские трибуналы, по национальности заинтересованного иностранного лица».

«Пользуясь случаем», Сазонов в то же время развил довольно