широкую программу конкретизации форм проявления административной деятельности верховных комиссаров. Это, очевидно, не соответствовало французским (и, надо полагать, английским) видам, клонившимся к сохранению всей действующей системы суда и управления с введением в нее лишь самых необходимых, преимущественно контрольных, видоизменений. Союзники стремились, таким образом, не касаться, по возможности, существующего положения и не затруднять возвращения Константинополя под турецкую власть (ведь он должен был стать достоянием России лишь при условии удовлетворения их собственных интересов в других местах). На это указывала и довольно неожиданная ссылка Делькассе на соответствие его предположений относительно контроля над судебными учреждениями с гаагскими постановлениями. Он имел при этом, очевидно, в виду ст. 43 положения о законах и обычаях сухопутной войны, приложенного к конвенции того же наименования от 18/5 октября 1907 г.: «С фактическим переходом власти из рук законного правительства к занявшему территорию неприятелю последний обязан принять все зависящие от него меры к тому, чтобы, насколько возможно, восстановить и обеспечить общественный порядок и общественную жизнь, уважая существующие в стране законы, бу де к тому не встретится неодолимого препятствия». Делькассе, таким образом, как бы исключал вопрос о занятии Константинополя на основании перемирия с Турцией, в котором могли быть предусмотрены какие угодно условия, и становился исключительно на точку зрения насильственного занятия города, проявляя намерение толковать пределы полномочий союзников на все время до заключения мирного договора применительно к приведенной статье. Сазонов, наоборот, старался внести в управление городом возможно большие изменения и затруднить возвращение к прежнему положению, подчеркивая не столько временный, сколько переходный характер создавшегося положения, хотя бы это и было, как, например, в вопросе о передаче смешанных дел в консульские суды, сопряжено с некоторыми опасностями для будущих переговоров относительно характера окончательного режима[156].

Пожелания его, если не считать пункта о том, что «конфликты в области компетенции военных и гражданских властей (поставленных союзниками) будут немедленно доводиться до сведения союзных правительств и ими разрешаться», сводились к трем предположениям. Во-первых, он предлагал учреждение при верховных комиссарах пяти департаментов (внутренних дел, юстиции, финансов, народного просвещения и вакуфов), с подчинением их совету верховных комиссаров и с назначением их начальников «из числа иностранцев, служивших в Турции, или туземцев, внушающих необходимое доверие», причем под туземцами подразумевались, очевидно, не одни только турки, а также армяне и т. д. Во-вторых, им предусматривалась реорганизация муниципального совета «на основе справедливого представительства христиан», с подчинением его совету верховных комиссаров. Третье предложение касалось финансовой стороны управления и гласило: «Налоги и пошлины будут взиматься, по мере возможности, сообразно с действующими правилами раскладки и распределения. Дефицит временного управления будет пополнен союзными державами, которые создадут для этой цели запасный фонд». Основной смысл всех трех предложений Сазонова находился, таким образом, в полном соответствии с вышеуказанной его целью: по совокупности они представляли меры, направленные к более или менее глубокому изменению турецкого режима.

В соответствии с этим производилась и дальнейшая работа по выработке «временного положения об управлении Константинополем и прилегающими к нему областями», происходившая, вслед за упомянутой запиской Сазонова, как в Петрограде, так и в Париже и Лондоне. Материал, относящийся к процессу разработки и обсуждения проекта этого положения, представляется, к сожалению, по не зависящим, разумеется, от редакции настоящего издания причинам, далеко не полным.

Из телеграммы Сазонова Извольскому от 26/13 августа явствует, что «последние письменные сообщения французского и великобританского правительств от 29 июня и 6 июля», которым, видимо, предшествовало устное обсуждение проекта, — вероятнее всего, в Петрограде при участии самого Сазонова, — расходились между собою «в некоторых основных пунктах, причем мы в существенных частях склоняемся на сторону французов». Ввиду этого Сазонов для ускорения дела предложил перенести обсуждение вопроса в Париж, при участии Делькассе (в качестве председателя), Извольского и английского посла лорда Берти, кстати сказать, решительного противника водворения России в Константинополе, причем он упоминает о предстоящем препровождении Извольскому «последнего» (по времени, но не окончательного) русского проекта (см. также шифрованную телеграмму Бьюкенена Грэю от 28/15 августа, телеграмму Грэя Бьюкенену от 30/17 августа и ответную телеграмму Бьюкенена от 31/18 августа). Делькассе на это предложение согласился (телеграмма Извольского Сазонову от 4 сентября ⁄ 22 августа), но в Лондоне с ответом не торопились: еще месяц спустя, 30/17 сентября, английский посол «не получил инструкций об обсуждении сего дела в Париже», да и в самом Париже дело задерживалось «другими, более спешными заботами» (телеграмма Извольского Сазонову). И там и тут, да и в Петрограде никто уже не мог серьезно сомневаться в том, что дарданелльская операция приказала долго жить, а присоединение Болгарии к врагам Антанты было равносильно тому, что вопрос о захвате союзниками Константинополя, а тем более об организации в нем временного управления откладывался в долгий ящик.

При таких условиях утрачивают значительную долю интереса и те разногласия, о которых упоминал Сазонов в своей телеграмме Извольскому. Любопытно лишь то, что, как видно из его же телеграммы Извольскому от 13 сентября/ 31 августа, английский проект, встретивший в этом вопросе единодушное несогласие как Франции, так и России, предусматривал «контроль главнокомандующего» (то есть генерала Гамильтона) над верховными комиссарами и всей гражданской администрацией. Русский же и французский проекты вовсе элиминировали высшую военную власть из области гражданского управления, которое вручалось совету трех верховных комиссаров, как непосредственно (в области указной деятельности, назначения высших должностных лиц и общего руководства их работой), так и через посредство подчиненных им от 3 до 6 директоров департаментов, из которых, согласно русским предположениям, департаменты внутренних дел и юстиции должны были быть вверены русским, департаменты финансов и народного просвещения — французам, департаменты же торговли и таможен — англичанам. Во что вылилось бы практически все это дело по указанной выше причине, невозможно предугадать.

III. Последний этап

После долгого перерыва мысль о насильственном захвате Константинополя возникла снова, и притом на этот раз в России, можно сказать, накануне Февральской (мартовской) революции 1917 г.

6 марта /21 февраля 1917 г. преемник Штюрмера по званию министра иностранных дел Н. Н. Покровский представил Николаю II «весьма секретную» всеподданнейшую записку, в которой подробно развивал мысль о необходимости приступить к организации русской военно-морской экспедиции для завладения Константинополем и Проливами. «Нисколько не преуменьшая» политического значения дипломатических соглашений, состоявшихся ранней весною 1915 г. по этому вопросу между Россией и ее союзницами, он подчеркивал, что «тем не менее было бы ошибочно думать, что мы только ими осуществим наши главные стремления и при каких бы то ни было обстоятельствах получим все то, что в них предусмотрено». Не выдвигая на первый план своего более чем справедливого