недоверия к намерениям союзных держав, он указывал в подтверждение своей мысли лишь на то соображение, что обязательства союзников по данному вопросу являются, «в сущности, лишь векселем, выданным нам Великобританией, Францией и Италией, но платеж по нему должен быть произведен третьим лицом — Турцией, которая в соглашении не участвовала и, в зависимости от обстановки на интересующем ее театре войны, может отказаться удовлетворить наши требования». Поэтому именно он настаивал на том, «что состояние географической карты войны к моменту открытия мирных переговоров», а отнюдь не обещания союзников, «будет иметь решающее значение», то есть повторял в иной форме мысли, высказанные Сазоновым в декабре 1914 г. Логический вывод из этого, несомненно, напрашивался сам собой. То была необходимость, ко времени заключения мира, овладеть Проливами или же, во всяком случае, настолько к ним приблизиться, чтобы при решений этого вопроса быть в силах оказать «должное давление на Турцию. Без этого мы едва ли когда-нибудь получим Константинополь и Проливы, и само соглашение о них превратится в простой клочок бумаги».

Гораздо более странным, чем весь этот ход рассуждений, который вполне отвечал основным взглядам правительственных и руководящих общественных кругов, является то обстоятельство, что за неделю до революций Н. Н. Покровский был так далек от понимания чрезвычайной трудности внутреннего и внешнего положения России, что мог думать, будто «настоящая политическая обстановка представляется исключительно благоприятной для разрешения наших вековых задач». Высказывая такую мысль, он, правда, имел в виду недавнее опубликование соглашения о Проливах и Константинополе, формально обязывавшее союзников не препятствовать утверждению России в этой области, но сам же понимал, что «ни наши теперешние союзники, ни противники никогда не забудут и не простят, что мы хотели Царьграда и Проливов». «Причины, сыгравшие роль при выступлении Болгарии, и более чем сдержанное отношение нашей старой союзницы Франции к вопросу о предоставлении нам Константинополя должны послужить нам уроком и предостеречь от опасных в этом деле иллюзий».

Боясь иллюзий касательно отношения союзников к выполнению «нашей политической программы», «на выполнении которой зиждется будущее политическое значение России на Ближнем Востоке», Н. Н. Покровский сам впал в неменьшую иллюзию о возможности успеха самостоятельной русской операции для реализации «векселя», выданного союзниками на Турцию или, вернее, не только на Турцию, но и на срединные империи с Болгарией. Ссылаясь на мнение «сведущих лиц», «специалистов», он предлагал целый план операции, указывал на место желательного десанта (район устья реки Сакарии в Малой Азии), определял предположительно его размеры (200–250 тыс. человек), срок, к которому надлежало бы и было бы возможно «снарядить и оборудовать» подобную экспедицию, и т. д. По иронии судьбы таким сроком ему представлялся… октябрь 1917 г., «когда может наступить решительный перелом в ведении военных операций у наших союзников»…

Гораздо более трезво, чем Министерство иностранных дел, отнеслась к вопросу и на этот раз Ставка. В Ставке, правда, еще летом 1916 г. было решено приступить к «планомерной подготовке… десантной операции», о чем 1 августа генералом Алексеевым «преподаны были штабу черноморского флота директивы»[157]. В них не только было подтверждено «сделанное еще в начале войны распоряжение о том, что в Черном море всегда должны быть готовы транспортные средства для перевозки одной дивизии», но, сверх того, было указано на необходимость настолько увеличить эти средства, чтобы обеспечить возможность «перевозки еще двух дивизий», что должно было потребовать сверх 19 больших пароходов, уже выделенных для этой цели в начале войны, еще 90 пароходов «из общего числа имеющихся в нашем распоряжении на Черном море 148 пароходов» (см. письмо директора дипломатической канцелярии при Ставке Н. А. Базили министру иностранных дел П. Н. Милюкову от 5 апреля ⁄ 23 марта 1917 г.). Однако из этого отнюдь не следовало, что в Ставке носились реально с мыслью о необходимости, или хотя бы о возможности, в ближайшем будущем экспедиции против Константинополя. Как видно из письма Базили Покровскому от 11 марта ⁄ 26 февраля, начальник штаба генерал Алексеев не возражал, конечно, против желательности завладения Константинополем вообще, но в то же время не только отверг военный план Покровского, как не соответствующий реальным условиям, но и всякую возможность экспедиции до «поражения нашего главного и сильного врага», то есть Германии. В связи с этим он напомнил, что «в разговорах с С. Д. Сазоновым, так и особенно с Б. В. Штюрмером он высказывал определенное мнение, что объявлять urbi et orbi о предоставлении нам Константинополя и Проливов не следует». В отличие от мнения Штюрмера, «будто оглашение признания нашими союзниками наших прав на Проливы необходимо для успокоения общественного мнения России», Алексеев не придавал этой точке зрения, которая, «к сожалению… возобладала», того значения, которое приписывали ей не только правительственные, но и влиятельные круги государственной думы и государственного совета, серьезно воображавшие, что надежда на водворение креста на Св. Софии и на приобретение «ключей к русскому дому» окрылит народные массы и даст возможность «довести войну до победного конца».

Наиболее рьяным представителем этой точки зрения, как известно, был преемник Н. Н. Покровского по должности министра иностранных дел П. Н. Милюков, настаивавший во время приезда в Ставку, в конце марта, не менее энергично, чем его предшественник, на неотложности экспедиции и получивший там заверения, что подготовка ее осуществляется. Тем временем, однако, расстройство как хозяйственной жизни вообще, так и железнодорожной сети, резко бросавшееся в глаза уже в 1916 г., прогрессировало столь быстро, что коллега Милюкова по временному правительству, военный и морской министр А. И. Гучков должен был признать фантастичность планов Милюкова. Склонный уже в декабре 1914 г. к весьма пессимистическим взглядам на возможность благополучного для России исхода войны и способный к менее доктринерскому восприятию реальных жизненных впечатлений, чем какое свойственно Милюкову, он признал изъятие более чем половины черноморских судов из области хозяйственного грузооборота настолько вредным и опасным, что распорядился телеграммой от 1 апреля /19 марта начальнику морского штаба о приостановке подготовительных работ «по оборудованию транспортных средств для предположенной десантной операции с целью захвата Проливов». Вслед за тем соответствующие указания были даны 3 апреля /21 марта и генералом Алексеевым штабу Черноморского флота.

Сообщая Милюкову 5 апреля /23 марта об этих распоряжениях, «коренным образом расстраивающих» предшествовавшие предположения, Базили признал их, «с точки зрения осуществления наших целей на Проливах», «весьма прискорбными» и, «зная, какое значение вы (Милюков) придаете босфорской экспедиции», приводил ряд, кстати сказать мало убедительных, соображений в пользу возможности пересмотра решения Гучкова после личных переговоров с ним Милюкова.

Последующие письма Базили от 21/8 и 24/11 апреля показывают, что, с одной стороны, военная сторона дела осталась в том же положении, которое было предрешено распоряжением Гучкова, и даже ухудшилась, поскольку все яснее обнаруживалась воля