Шрифт:
Закладка:
— Да нечего мне делать на ваших уроках. Пустая трата времени. Это барское дело — глупостями заниматься, а мне работать надо да думать, как семью кормить.
— Матвей, мы же с тобой и мамой выяснили, что мы одна семья, и пока у нас есть деньги на пропитание.
— Сегодня богатство есть, а завтра нет, — упрямо возразил Матвей.
Мысленно Марфа Афиногеновна ему зааплодировала, но вслух мягко сказала:
— Матвей, если ты будешь учиться, то заработаешь денег гораздо больше, чем трудясь пастухом на селе.
— Неспособный я к вашей учёбе. Господа пусть учатся, а нам, мужикам, привычнее в земле ковыряться. А будете заставлять — сбегу.
Марфа Афиногененовна немного подумала:
— Ну вот что. Коль не хочешь учиться, я согласна принять тебя на работу. — Она увидела, как лицо Матвейки просияло радостью, и улыбнулась оттого, что собиралась предложить ему дальше. — В коровнике я буду платить тебе десять копеек в день. Но если решишь учиться, то положу тебе плату десять копеек за каждый урок. Сегодня у тебя должно быть пять уроков.
Считал Матвейка быстро, можно сказать молниеносно, а соображал ещё быстрее. Он вытер грязные руки о пучок сена в яслях и недоверчиво протянул:
— Это что, полтину, что ли, мне дашь?
— Дам.
— За один день?
— Да. За день. Но при условии, что станешь учиться усердно и без нареканий от учителя. Согласен?
С протяжным вздохом Матвейка понурил плечи и согласно кивнул:
— Согласен. Куда деваться, коли улов сам в руки прёт? Полтина в день! Да за такие деньжищи даже наш староста не отказался бы пошабашить.
— Вот и уговорились. — Марфа Афиногеновна взглянула на часики, бархатным ремешком приколотые к поясу. — Ступай в класс. Время пошло.
Успенский район, 2019 год
Чтобы хорошо отснять здание, надо его понять, прочувствовать, угадать замысел архитектора и уловить ту тонкую материю образов, которая заключает в себя счастливые моменты прошлого.
В первый день по приезде Анфиса в основном ходила вокруг усадьбы, пристально рассматривая каждую щербинку в кирпичной кладке. Особняк в стиле русского классицизма незримо хранил черты былого величия, как старая норковая шуба напоминает о первоначальном шике и тонком запахе французских духов первой хозяйки.
Нет, она, конечно, не расставалась с камерой и прикидывала разные ракурсы, но больше домысливала события, пытаясь представить, как однажды к центральному входу подъедет экипаж на рессорах и плечистый мужчина подаст руку прекрасной даме в суконном дорожном платье:
— Приехали, дорогая. Теперь это твой дом.
Так ли будет или по-иному? Закрыв глаза, Анфиса прижалась спиной к тёмному стволу дуба и попросила:
— Ты ведь видел хозяев дома. Подскажи, какие они были?
Судя по толщине обхвата, дуб помнил не только хозяев, но и строителей с топорами, лопатами, пилами и нескончаемыми подводами со строительным материалом. И пришло же кому-то в голову поставить усадьбу в лесу, на отшибе. Значит, имелась причина отшельничества, и она обязательно отразится на внешнем облике строения. А если так, то фотокамера отыщет скрытое. Отыщет и запечатлеет.
В ответ дуб молчаливо пошумел кроной, и на плечо Анфисы капнул привет от вспорхнувшей птицы.
«К деньгам», — подумала она со смешком от хорошего настроения, которое возникало всегда в предвкушении интересной работы.
«И ведь всего бы этого не было, не приди тогда ко мне незнакомая девушка с камерой. Или нет, ещё раньше — не случись авария со страшным исходом, — искрой промелькнуло в мозгу. — Или было бы, но в другом формате». — Она вздохнула. Когда жизнь ломает через колено, ты думаешь, что всё закончено и впереди чёрная бездна, а оказывается, просто с треском распахнулась дверь в неизведанное.
На следующий день в церкви Анфиса узнала, что особняк принадлежал господам Беловодовым, что последняя хозяйка лично сожгла усадьбу и что на свете существует чудесная икона Богоматери под названием «Августовская». Анфиса задумалась: нужна очень веская причина, чтобы сжечь свой дом… Его надо либо очень ненавидеть, либо очень любить.
* * *
Остов кирпичного здания Максим увидел с дороги и сразу припарковал машину к обочине. Максим работал старшим оперуполномоченным по особо важным делам, а все, кто смотрит телесериалы, знают, что это самая что ни на есть собачья работа.
— Понтус, хочешь погулять? — спросил Максим, глядя в зеркало, и пёс на заднем сиденье радостно засопел, как делал всегда, когда слышал голос Максима.
Поездка в область прошла впустую — зря наматывал километры в свой выходной. Алиби задержанного не подтвердилось, а значит, надо искать новую точку отсчёта и ещё раз от корки до корки пересмотреть материалы дела.
Максим глубоко вздохнул, потому что в салоне пахло невообразимо вкусно. В ближайшем посёлке он купил в пекарне тёплый хлеб с рыжей поджаристой корочкой, треснувшей посредине от печного жара. Свежий ржаной запах манил сделать остановку, отломить от каравая мягкий ломоть… и пусть весь мир подождёт! К тому же после долгого времени за рулём ему хотелось поразмять ноги, а Понтусу сбегать в кустики по своим собачьим делам и подбодрить охотничьи инстинкты лесным простором, когда разрешено сколько угодно бегать задрав хвост и валяться в густой траве с россыпью сухой хвои.
— Далеко не убегай, — предупредил Максим больше для проформы, потому что Понтус панически боялся потеряться и начинал нервничать, едва хозяин исчезал из поля зрения.
Максим понимал друга на все сто процентов. Они с Понтусом познакомились несколько месяцев назад в слякотный день, простёганный дождём и ветром. Большая чёрная собака сидела у дороги и напряжённо вглядывалась в проезжавшие машины.
— Вторую неделю сидит как пришитая, — сказал сосед Колька, которого Максим подвозил от метро, — нет сил смотреть. Пристрели пса, Максимыч, чтоб не мучился. Тебе ведь положено табельное оружие.
— Я лучше тебя пристрелю, когда тебя твоя Анжелка бросит, — сквозь зубы сказал Максим.
— Меня?! Анжелка?! — весело реготнул Колька. — Да она у меня ух где. — Он крепко сжал кулак. — Меня бабы любят.
— Ещё оно слово, и пойдёшь пешком.
Максим затормозил около животины и открыл дверь. Пёс непроницаемо смотрел на него тёмными глазами и не шевелился.
Максим пошарил в сумке и протянул бутерброд.
— Есть хочешь?
Хотя пёс отощал до рёбер, бутерброд брать не стал, но в глазах появилось что-то человеческое, сродни полному отчаянию, когда бесполезно объяснять, что никакие бутерброды не заменят того, что утеряно навсегда.
— Максимыч, трогай, — зазудел Колька, — мне Анжелка всю плешь проест, если я к ужину опоздаю. Завела, понимаешь, порядок: в семь часов как штык за стол.
