было. Никто его не оборонял и никто не штурмовал. Нужды не было. И солдаты там чистенькие, без саперных лопат, без подсумков с гранатами и патронами на поясе, с противогазными сумками почему-то на правом боку (правильно на левом боку с лямкой на правом плече). Да и противогазы мы выбросили на другой же день, как только перешли границу. Искажение (теперь говорят фальсификация) истории войны — явление обыденное. Победоносное продвижение 1-го Дальневосточного фронта характеризуется как серия смелых десантных операций по взятию Харбина, Гирина, Чаньчуня и некоторых других крупных городов. На самом деле это была выброска на одном самолете уполномоченного генерала с охраной из отделения автоматчиков для принятия формальной капитуляции от командования японских гарнизонов. Никакой боевой нагрузки эти «десанты» не несли. Василевский неукоснительно исполнял приказ Сталина и тянул с капитуляцией. «Выигрыш во времени советское командование, отказавшееся от масштабных операций, использовало для заброски мелких воздушных и морских десантов, захватывавших “бесхозные” города и базы» (Советско-японская война (9 августа — 2 сентября 1945 г.) Рассекреченные архивы. М.: БИМПА, 2006. С. 284). «Десант» на Харбин должен был доставить генерала Хата в штаб 1-го ДВФ, в ставку Василевского, и ничего более. Наши солдаты в простоте сожалели, что в Харбине у нас не оказалось подходящего генерала, могущего прижать к ногтю щепетильных японских генералов. Но куда нам? При штабе 1-го ДВФ у Мерецкова находился сам Главнокомандующий маршал Василевский.

Но пока в Харбине хозяева мы. На какое-то время наш батальон был размещен изолированно за забором в небольшом городском саду и солдаты никуда не выпускались. Оглянулись, а наш Брагин в обмундировании, несущем явные признаки бивачных ночлегов под проливными дождями на земле и в обтрепанных обмотках, степенно шествует по улице под ручку с принаряженной девицей. Взводный обомлел: «Брагин! Твою...!» Как это ни странно, нашлось время и для обыска покинутых квартир в японском квартале в надежде разжиться какими-нибудь «трофеями». В один из дней ходил туда и я с группой товарищей. Все было готово к бегству, собранные чемоданы с костюмами и другой одеждой, целые куски-рулоны шелковой материи и прочая чепуха. А взять было нечего. Не понесет же пеший солдат чемодан с барахлом. Искали какую-нибудь мелочь: авторучки, бритвы, часы (последнее редко, не Германия). Заходим, а там уже двое-трое солдат роются, один сосредоточенно и бездумно разматывает из комода кусок шелкового полотна. Волны шелковой материи расстилаются по полу. Ходим по ним в грязных ботинках.

— Ну, что тут хорошего?

— Да видишь, ничего.

— О! Коробочка! Годится под махорку.

В карман ее. Больше того, что можно положить в карман, не брали. Я потом выменял на что-то у одного солдата бритву, которой очень гордился. Вообще-то мародерство наше было скромным, и кроме обысков покинутых квартир в японском квартале я ничего не знаю. Не Германия! Японцы в нищей Маньчжурии были инородным элементом, и было непонятно, где можно пограбить, а где нельзя.

По приказу войска остаются в занятых ими пунктах, и мы в Харбине пребываем незаконно. Через несколько дней подходят войска 1-го ДВФ, и нас выгоняют из города. Среди вошедших частей был 33-й гвардейский минометный полк, в котором мне пришлось служить в 1946-1947 гг.

Все барахло как «трофеи» из японского городка стало добычей сменивших нас частей 1-го ДВФ. У солдат полностью машинизированного 33-го гвардейского минометного полка, как и у других механизированных частей, была полная возможность прихватить все, что попадалось под руку. В бытность мою в 33-м полку после войны эти «трофеи» хранились в полковом складе под личными бирками. Обладатель таковых, уходя в увольнение, отрывал от куска подходящий отрез шелка и благополучно прогуливал его в меру своего разумения. Не брезговало барахольством и начальство. Рассказывали, у нач. штаба майора Сенаторова, человека необычайно вспыльчивого, но так же щепетильно честного, в кабинете оказалось шикарное зеркало. Командир полка подполковник Панков заметил: «Да, Сенаторов, зеркало-то у тебя не по чину, придется уступить». Сенаторов вспылил: «А! Нахватали! А у меня ничего, кроме этого зеркала, нет!» И тут же в гневе разбил его вдребезги. Остановить его в таких случаях было нельзя, сам свидетель.

Стало модным изображать нашу армию в поверженной Германии сборищем мародеров и грабителей. Злословят по этому поводу некоторые подпевалы нашей «демократической» общественности. Грабеж всей Европы и оккупированной территории Советского Союза воинством нацистской Германии вроде бы и не в счет. Он совершался по-европейски, цивилизованно. А тут на Германию нахлынули орды азиатских варваров. Но вот офицер шотландской гвардии замечал: «Операцию по форсированию Рейна точнее было бы назвать “операцией Грабеж”. ... Я стал кричать на солдат своего взвода, которые грабили дом вместо того, чтобы провести в нем зачистку. Но внезапно я обнаружил, что на мне самом уже висят два прихваченных где-то бинокля!» Настоящий грабеж проводили специальные команды, действовавшие в составе американской армии. Командир такого подразделения ограбил запасник произведений искусства жены Геринга и позволил подчиненным воспользоваться остальным по выбору. «Холсты были вырезаны из рамок, свернуты и положены в стволы минометов». Вполне демократически. Еще демократичнее мы в стволы 82 мм минометов заливали ханжу, чтобы не догадалось начальство.

Перед выходом из Харбина нас водили строем по его улицам с песнями, демонстрируя наш бравый вид и военную мощь. Харбинцы на улицах и с балконов нам аплодировали. Взвод, к которому прикомандировали и меня со вторым номером при ручном пулемете, был выделен для сопровождения командира дивизии с несколькими офицерами его штаба. Кортеж двигался на трех автомашинах Додж. На ночлег остановились прямо на дороге. Нас для охраны рассыпали цепью вокруг и мы пролежали ночь в траве, не смыкая глаз. Днем достигли большого китайского селения, и командир дивизии оставил нас в нем с приказом: «Нести комендантскую службу, помогать нашим проходящим частям, постараться выявить и изъять у китайцев возможное оружие, отдыхать». Мы расположились в бывшем полицейском правлении. Правление представляло собой крепкое кирпичное строение. Центральную часть строения занимал просторный зал, разделенный деревянным барьером на две неравные части, с выходами на улицу и во двор — видимо, своего рода «присутствие». По углам было четыре комнаты с дверями в зал. В одной комнате помещались мы на полу вповалку, в соседней — взводный, напротив через зал по диагонали от нас — помкомвзвода и командиры отделений, унтера. В комнате против нас обитало несколько китайцев от назначенной новой властью полиции, номинально подчинявшейся Чан