– Привет! – здоровается Альбин и останавливается в метре от меня.

Если я вытяну палец, то смогу коснуться его. Если я вытяну руку, то смогу дотронуться до него.

И вдруг я замечаю, что он стесняется.

– Слушай, у меня к тебе вопрос.

Я жду вопроса, а Альбин смеется. Неужели он покраснел?

– Я тут подрабатываю экскурсоводом в законсервированной шахте. Точнее, там работает мой двоюродный брат, а я ему иногда помогаю.

Я лучше не буду говорить, что думаю. Правда, не стоит.

«Тебя дедушка устроил на эту работу?» Конечно он. У нас здесь так принято. Если ты что-то умеешь, то получишь работу. А если ты высшее руководство в LKAB, то… А вдруг Альбин читает мои мысли?

– Да, я думал о том, что ты тогда побоялась спуститься в шахту с отцом. Но, может, ты не побоишься прийти на экскурсию в законсервированную шахту? Это ведь не то же самое, что спуститься в лаву. В законсервированной шахте всё почти как и везде, просто ты не думаешь, что находишься под землей.

Альбин выдает всё это, а я смотрю на его красивый рот. Он смеется, и я тоже смеюсь. При этом внутри у меня всё сначала сковывает льдом, а потом тает и разливается, как река Торне в мае.

– Не побоюсь, – говорю я.

При этом всё мое существо протестует. Но я говорю «не побоюсь». Хотя на самом деле страшно боюсь.

– Ладно, как хочешь.

Альбин сует руки в карманы джинсов.

– Очень хочу! – уверенно говорю я.

Лицо Альбина сияет. В самом деле сияет.

– Ну, тогда до выходных? Я буду там в субботу. Поедем вместе на автобусе от кинотеатра.

Я киваю и улыбаюсь.

– Хорошо, отлично. Здорово!

Альбин делает несколько шагов назад, поворачивается и бежит обратно к школе.

Я иду, и у меня подкашиваются ноги. Неужели это правда? С моего лица не сходит улыбка. Встреть я сейчас кого-нибудь, они подумают, что я и правда сумасшедшая. Мне не терпится рассказать обо всём Юлии. Мне не верится, что всё на самом деле так. И тут меня накрывает, как при извержении вулкана. А вдруг во время экскурсии у меня случится паническая атака?

Я останавливаюсь и оборачиваюсь, собираясь прокричать Альбину, что передумала. Но он уже далеко. И тут я вижу ее. Альву. Она стоит у качелей и смотрит на меня, опустив руки и закусив губу. Я машу ей. Альва отходит на шаг назад, как будто ее застали врасплох, хватает лежащую у ног сумку и убегает.

41

На улице распогодилось. Вдруг потеплело, в иной день бывает почти двадцать один градус. Вот что значит жить у подножия гор. Один день как в Сибири, другой – почти как в Майами. Я достала наш старый шезлонг и поставила его на углу дома. Солнце так припекает, что мы, жители Кируны, посходили с ума от такого тепла. Я видела двух прохожих – в шортах и коротком платье. Никогда не знаешь, а вдруг это первый и последний теплый день в этом году. А потом закружится снег, задует северный ветер. По голым рукам побегут мурашки.

У меня на коленях лежит тетрадь чувств. Стина сказала, что все, кто не дописал сочинение для газеты «Кирунатиднинг» на уроке, должны сдать его в пятницу. Листаю тетрадку. Нет сил читать всё. Стина просмотрела мои записи и, желая меня приободрить, нарисовала мне смайлик и мелким почерком написала: «Хорошо!», «Из тебя выйдет писатель!» и «Пиши еще!». Это как-то странно, даже немного неприятно – как будто она всё про меня знает.

Достаю мобильный телефон и подношу сначала к себе, а потом к тетради чувств, чтобы сфотографировать текст. Потом зачитываю вслух отдельные фрагменты.

– У меня есть подруга Юлия. Таких друзей, как она, у меня больше никогда не будет. Но скоро нам придется расстаться. Она переезжает в одно место, а я – в другое. Расстояние между нами, раньше составлявшее сто тридцать шагов, теперь увеличится до трехсот пятидесяти километров. Мы выросли в районе Булаг, и скоро его не станет. И как мне всё это вспоминать? То, чего я не вижу, не существует. Никто не спрашивает нас, что мы думаем. Никто не воспринимает мои страхи всерьез. Но я не просто боюсь, что город провалится под землю, я боюсь, что он станет другим. Потому что он уже сейчас меняется. Всё, что я люблю, исчезает. Я была счастлива. У меня была лучшая подруга, наш дом, моя школа, моя улица. А теперь у нас под ногами дрожит земля. Мы пытаемся выкарабкаться из ямы. Может, мы не умрем. Но Кируна погибнет.

Я поднимаю мобильный и снимаю панораму: траву, вид нашего дома, шахту. Вокруг так тихо. Так жарко. Просто невыносимо. Я выключаю телефон, надеваю солнцезащитные очки и откидываюсь на шезлонг. Всё становится таким понятным. И теперь я знаю, что делать с моими видео.

42

Мы с Гарри сидим друг напротив друга. На встречу я пришла одна. Без родителей. Папа собирался пойти со мной, но я сказала нет. Гарри меня уже спрашивал, обижаюсь ли я на папу за то, что он хочет быть умным и говорит то, что сам хочет услышать.

– Почему ты сегодня пришла одна?

– Я очень расстроена, что не пошла в шахту.

– Думаешь, это беспокоит твоих родителей?

– Может быть. Они ведь думают, что я никогда уже не стану нормальной.

– А ты сама что думаешь?

Я была уверена, что он скажет, что я нормальная. Почему он не сказал это? Я что, ненормальная?

– Почему нельзя просто бояться и ничего с этим не делать?

– Если ты не разберешься со своим страхом, то так и будешь просыпаться по ночам. И тогда ты так и будешь бояться из-за своего плохого самочувствия. Ведь правда?

Я вздыхаю.

– Твоя мама сказала, что забрала у тебя бритву.

Я хлопаю глазами и представляю, что сижу в лесу и ем бутерброд с олениной. Светит солнце, и слышно папин снегоход. Когда я открываю глаза, Гарри сидит на прежнем месте, а я молчу. Это всё его уловки. Никогда не знаешь, правильно я делаю или нет.

– Я не собиралась кончать жизнь самоубийством. Даю вам слово.

– А что же ты тогда делала?

Я снова вздыхаю.

– Да это была даже не опасная бритва, а самая обычная.