Да уж, патетическая чушь, хуже не придумать. Почему ж тогда пробирает до печенок, до проклятого колючего шара в горле? Почему отнимает голос? Так, что я могу только хрипеть не менее глупую глупость:

— Моя ночь всегда полна чудовищ. Но они все — слышишь?! — они все твои. Они ждут у твоих ног всегда, и пусть уродливые, страшные. Такие и есть. Но тебе они не дадут упасть никогда. Ни за что! И ты пойдешь дальше и выживешь, иначе, клянусь, я спалю этот чертов мир дотла!

Мне казалось, прошедшие годы последовательной чередой разочарований выжгли из меня способность переживать и надеяться, но сейчас вдруг пришлось сжимать кулаки, чтобы не выдать дрожи в руках. Или дело не в волнении?

Вот же нечисть! И почему из-за этой дурацкой драмы я забыл о первом и самом базовом принципе выживания в схватках с магами? Вышел из боя невредимым — убедись, что это, мать его, так. Проверь себя на незначительные ссадины и отложенные эффекты.

Это же так предсказуемо. Если бой идет по твоим правилам, ты действуешь слаженно, четко и последовательно, применяя самые эффективные заклинания. Если же все идет через задницу, то швыряться начинаешь зачастую чем попало.

Вот и у ордена Жизни сегодня все пошло наперекосяк.

Голова закружилась внезапно, перед глазами потемнело, ослабшее разом тело подалось вперед. Я успел выставить руки и не упасть лицом в остатки перегнившего сена, втрамбованного в землю.

Кажется, Ли Нин что-то спросила, но шум в ушах не позволил разобрать. Язык тоже не слушался, позволяя издать лишь невнятное мычание, когда по жилам ледяной волной прошлась боль.

Последней мыслью ускользающего в сумрак сознания была смутная радость. В таком состояни Нин-джэ точно меня не бросит.

Глава 33

Ли Нин

Глупый мальчишка… Перед глазами у меня снова и снова вставала одна сцена. Как он пришел ко мне в темницу под замком, в ночь перед моей «казнью». Никто меня, конечно, убивать не собирался. Друзья поверили в мою вину, но все равно не могли меня убить.

Они придумали кое-что похуже. Точнее, не сами придумали. Им подсказали. В этом я уверена на все сто из ста.

Ильян пришел и попытался со мной поговорить. Этот дурной мальчишка сначала насмехался над моими друзьями, надо мной, а потом… потом предложил сбежать. С ним. И заявил, что не верит в мою покорность. Наверняка я завтра что-нибудь да выкину на площади, отчего все эти дураки просто упадут.

Господи, какой ребенок… злой, глупый и до боли, до крика любимый, несмотря ни на что. Как же я злилась на себя за эту любовь! Как хотела выдрать с корнем, с кровью, сжечь дотла гадкое болезненное чувство.

И не могла.

Но и уходить с ним отказалась. А когда он пришел от этого в ярость и понес уже откровенную чушь про месть и смерть, не выдержала.

«— Разрушить вашу прекрасную дружбу было до смешного легко, ты знаешь? Всего лишь пара трюков, несколько правильно направленных сплетен, и вот твои прекрасные братья уже смотрят на тебя косо. А потом и того легче — мне даже делать ничего не пришлось, они сами справились. Знаешь, я даже забавлялся, оставляя им легкие намеки на истинного виновника, и что? Ни один не зацепился. Никто не полез настолько глубоко, чтобы заметить, проще было сразу назначить тебя виноватой. Вот как с этими деревнями на суде! Ничего с ними не случилось, ты там всех спасла, как дура! Но пара правильных слухов, мое свидетельство — и что? Эти идиоты даже не стали ничего проверять! Ну что ты смотришь? Все поверили, что ты поубивала кучу людей, даже не съездив туда и не пересчитав тупое поголовье!

— Погоди… так это неправда? Ты не возвращался, чтобы… — У меня перехватило дыхание. Все эти дни одна мысль терзала меня сильнее других. Люди, которым мы помогли и которые помогли нам, — меня действительно обвинили в их смерти, заявив, что все селения, что мы миновали по дороге из горной обители обратно в столицу Ла Риду, стерты с лица земли.

Ильян снова зло рассмеялся, а потом подошел еще ближе к решетке, отделявшей мою камеру от коридора.

— Вот мне делать нечего, пачкаться о каких-то тупых крестьян. Зачем, они же никому не нужны, в том числе и твоим праведным братьям. Им достаточно слов, пары поддельных писем от якобы наместника тех земель, и все!

Я выдохнула. Откинула голову на каменную стену, возле которой сидела, прикованная цепью так, чтобы не могла дотянуться до решетки. Прикрыла глаза.

Что же. Хоть немного легче.

— Вся ваша праведность ничего не стоит. — Ильян тоже сел на пол. — Ты же убедилась? Справедливости не существует. Так стоило ли лезть не в свое дело, м-м-м? Не трогали бы меня, сейчас бы…

— Что толку в несбывшемся прошлом, — оборвала я его сентенции. — Уходи.

Гнала, потому что его голос жег, словно горячий металл. Раскаленное серебро, льющееся на открытую рану. Я не хотела его видеть. Не хотела слышать. И до ужаса, до крика желала, чтобы он остался еще хоть ненадолго.

— И не подумаю! — ожидаемо вызверился мальчишка. — Почему тебе вечно жаль того, чего не стоит жалеть?! Почему всех, но не меня ты готова простить за любую гадость?!

— Я жалею. Очень. Того малыша, которого когда-то бросили и обманули, мне жалко.

— Я в твоей жалости не нуждаюсь!

— А при чем здесь ты? Тебя мне жалеть не нужно, ты вырос, ты сильный и сам можешь за себя постоять, тебе ничья жалость не нужна.

Моя логика, кажется, ненадолго сбила Ильяна с толку. Он замолчал. Впрочем, как всегда, ненадолго.

— Что ты там твердила про откат для того, кто проклял твоего дружка? Хочешь еще раз убедиться, что все твои книжные теории — чушь на конопляном масле? Так посмотри сюда! Это мне дал сам глава гильдии наемников. Я проверил, штучка прекрасно перенаправит откат с меня на какого-то невезучего колдунишку в горах. Можешь за него не переживать — этот чокнутый старик ловил по деревням детей и ел их. Так что гордись мной — служу делу справедливости!

Он растянул ворот рубашки и вытащил наружу большой круглый медальон на