потому как желание встряхнуть ее высочество стало почти непреодолимым, и, опустив несессер на столик, принялась отмывать флакон и скользкую от масла ладонь с отпечатками хрустальных граней.

— Тогда я поговорю с Дарьеном!

Принцесса решительно направилась к двери.

— И заодно попросите его светлость выбросить шпагу.

Мое замечание заставило ее остановиться.

— Совсем дура? При чем тут шпага?

— Она острая, — моя улыбка была безупречно вежливой. — Вы можете о нее порезаться.

Думая, принцесса хмурилась. И становилась очень похожей на Дарьена.

— А если вы выйдете из комнаты, — ровно сказала я, когда ее высочество выстрелив в мою сторону убийственным, как она полагала, взглядом, пошла к двери, — то нарушите распоряжение его светлости. И сестры Марии-Луизы.

Пока она размышляла, несколько раз поднимая и одергивая руку, я успела спрятать несессер и на всякий случай перетасовать вещи так, чтобы сверху осталась дорогая с виду пудреница.

Ужинали мы в холодном молчании, а ночью я и сестра Мария-Луиза проснулись от громкого: «Ап-п-пчхи!”. Та моя пудра была особой: с толченой чихотной травой и белым перцем.

Это стало объявлением войны.

Нет, к моей сумке принцесса больше не подходила, но ненароком сброшенная на пол ложка, вода, случайно пролитая на тюфяк для сна, и главное — одежда. За эти дни оба мои хабита покрылись причудливым узором из мелких дыр и пятен. Надо отдать должное ее высочеству, действовала она с осторожностью, упорством и фантазией, и эта игра, неимоверно раздражающая, но по сути безвредная, отвлекала меня от мыслей о Дарьене, который не упускал возможности помочь мне сесть в карету. Или выйти из нее. И каждый раз от его взгляда, мимолетного прикосновения или улыбки, мое глупое сердце спотыкалось, наотрез отказываясь следовать доводам рассудка.

А ночами мне снилось Чаячье крыло. Каменные пальцы башен Верхнего замка. Большой зал, украшенный гобеленами с хроникой рода Морфан, когда-то в нем пировала и вершила суд королева-жрица, комнаты и коридоры, подвалы и кладовые, кухня, где вечерами старый Гильем в окружении замковой детворы вырезал из дерева чудо-зверей и рассказывал о них удивительные истории. Говорят, в молодости он увидел в Брокадельене купающуюся фейри, похитил ее одежду и пропал почти на пятнадцать лет. Когда он вспоминал о своей озерной деве, глаза его блестели, а голос дрожал. Уезжая, Дарьен выкупил все еще не розданные фигурки Гильема. В подарок брату.

Карета неожиданно дернулась, и я зашипела от боли в проколотом пальце.

— Что такое? — принцесса подскочила, и прежде чем я успела ее остановить, высунулась в окно.

— Назад!

Я швырнула на пол штопку, выхватила нож и мысленно поблагодарила ее несносное высочество за оба испорченных хабита. Чтобы привести их в порядок, пришлось на время пути влезть в старую одежду. Ненавижу драться в юбках.

За стеной послышалось ржание, громкие мужские голоса и отчетливая ругань. Сестра Мария-Луиза сжала руку принцессы. Я достала из-за сапога второй нож.

— Погода отличная, — условную фразу, как мы и договаривались Дарьен произнес прежде, чем медленно открыть дверь. Заглянул и, убедившись, что в лицо ему не летит какой-нибудь особенно острый предмет, запрыгнул в жалобно скрипнувшую карету. — А вот карета наша, похоже, сломалась.

Он опустился на скамью рядом со мной. Скользнул взглядом по раздосадованному лицу сестры и задумчиво поджатым губам аббатисы, повернулся ко мне, и я увидела в синих глазах смятение.

— Алана, — не то сказал, не то спросил он, осматривая меня от непокрытой макушки до носков сапог. И вдруг нахмурился. — У вас кровь.

— Пустяки.

Я поспешно мотнула головой и бросилась поднимать шитье. К застиранным пятнам от разбавленного вина, супа, чернил и еще Всеотец знает чего добавилось несколько свежих.

— Дарьен, — принцесса, будто нечаянно, наступила на мой и без того потрепанный хабит, — что же теперь делать?

Ткань из-под подошвы изящного башмачка я вытащила с трудом. Отодвинулась к противоположной стене и сделала вид, что чрезвычайно занята упаковыванием швейных принадлежностей.

— Впереди замок, — взгляд Дарьена ощущался на щеке, как нагретая солнцем монета, — возможно, там найдется кузнец.

— Это замок семьи Мален, — уверенно сказала аббатиса. — Мы должны быть в их землях. Я знала покойную баронессу, она была большим другом обители. Нас непременно примут.

— Это хорошо, — серьезно сказал Дарьен, — значит, мы все отправляемся в гости, а Ук с Кодром довезут карету.

Я мысленно пересчитала верховых лошадей. Всех двух. Оценила недоумение, проступившее на лицах сидящих напротив дам, и заранее посочувствовала Дарьену.

Потому что — кто бы сомневался — появиться в замке в виде столь неподобающем было решительно невозможно! Нет, нет и еще раз нет!

— Я приведу помощь, — сказала я, когда поняла, что аргументам Дарьена, вполне разумным, не пробиться сквозь броню понятий о приличиях.

До заката нам всем лучше бы оказаться за стенами: сломанная карета даже на королевской дороге — слишком уж лакомый кусок.

— Нет, — раздраженно выдохнул Дарьен, — поедет Кодр. А вы, перебирайтесь на козлы и на всякий случай держите наготове арбалет.

— Разумно ли, — начала сестра Мария-Луиза, но он не дал ей договорить.

— Разумно, крестная, сделать так, как я предположил ранее, но вы не хотите.

— В таком случае, сестра Алана, — голос аббатисы остановил меня в дверном проеме, — наденьте облачение.

Я обернулась, посмотрела на хабит, на Дарьена, который прикрыл глаза и, кажется, считал вдохи, на строгое лицо аббатисы и ответила со всем возможным почтением:

— После, сестра Мария-Луиза. Драться в хабите очень неудобно.

— Это…

— Очень верное замечание, крестная. Вспомните, о чем мы договаривались, и без моего разрешения не выходите из кареты.

А погода действительно была отличной. По-летнему яркое солнце щелкнуло по носу теплым лучом, ослепило, расплескалось по щекам ласковыми брызгами. Сделав несколько шагов, я потянулась, ныряя в дух разогретого дерева, лошадиного пота и принесенный игривым ветром флер цветущих лугов.

— Кареты, — раздался над ухом раздосадованный выдох Дарьена, но, готова спорить на серебро, дело было не только в них. — Так что у вас с рукой?

Он обошел меня, загораживая солнце.

— Пустяки, — ответила я. — Штопала хабит и уколола палец.

— Хорошо.

— Хорошо?

От удивления я резко подняла голову.

— Вам так, — Дарьен аккуратно заправил мне за ухо одну из выбившихся прядей, — хорошо.

Святая Интруна, что он делает?!

— Что скажете о бароне Мален?

— Что?

Я нервно поправила волосы.

— О бароне Мален что скажете? — с отчего-то довольной улыбкой переспросил Дарьен, и я вцепилась взглядом в темнеющую неподалеку громада замка, словно утопающий в обломок мачты. Мочки ушей горели, сердце пело, и даже попытка представить полное укора лицо наставницы не смогла усыпить заворочавшихся огненных змей. Спиной я чувствовала присутствие Дарьена. Взгляд, ласкающий мою открытую шею,