изящной словесности в первый и, пожалуй, последний раз мог бы им гордиться своим учеником. Потому что из заплесневелой от редкого использования колоды с художественными терминами, Дарьен выхватил, наконец-то, правильный.

— Пастораль!

Сначала показалось, она икнула. Но несколько судорожных вдохов спустя, Дарьен услышал тихий, едва различимый смех. Тонкий, словно звон колокольчика-фурин. Первый за все эти дни. Алана зажала рот ладонью и второй, но смех прорывался из ее тела дрожанием плечей, запрокинутой головой и звездами, мелькнувшими под полуприкрытыми веками. Этот смех манил, звал отвести от ее лица тонкие пальцы и увидеть наконец-то, какая она, настоящая.

Алана мазнула рукой по глазам и в этом мимолетном жесте мелькнуло что-то до боли знакомое.

— Простите, — ее голос искрился смешинками, как капля росы под солнцем, — я не хотела. Я…

Она попыталась сжать губы, но те не слушались, изгибались задорным полумесяцем, и Дарьен почувствовал накатывающее приливной волной желание перехватить ладонь, за которой Алана опять собиралась спрятаться, и выпить этот игристый смех, не расплескав ни единой капли. Он качнулся вперед и деревянный пол под подошвой спружинил, будто травяной. Комната пахла ночным лесом, звенела ручьем, шептала далекими птичьими голосами что-то невероятно важное. Алана замерла, и глаза ее — озера, прячущиеся в горных долинах, манили, обещая прохладу и очищение. Она пахла вереском и отчего-то морем. Не отшатнулась, лишь вздрогнула, когда он поднес ее запястье к губам.

Синяя шерсть монашеского хабита уколола напоминанием о разговоре с крестной. Обетах, будь они неладны. Но он ведь и не собирается… Не сейчас, не здесь. Ему просто нужно узнать, какой на вкус ее смех, наверняка на губах осталось еще немного. Ему очень нужно…

— Когда! Она!

Хриплый вскрик заставил Алану отпрыгнуть и резко развернуться к кровати.

В то же мгновение приподнявшийся было виконт, упал на подушки, повернулся на бок, подтянул ноги к груди и, буркнув что-то невнятное, затих.

— Нам пора, — от пустоты в ее голосе захотелось придушить поэта подушкой.

Он шагнул к ней, потянулся, чтобы удержать, но Алана рывком уклонилась от его руки и стрелой вылетела из комнаты.

Глава 17

Тень легла на мои пальцы, нанизалась на кончик швейной иглы поверх синей шерсти хабита. Я покосилась на окно — так и есть, ее высочество изволили любоваться пейзажем. А до этого, как бы невзначай, пинать мою скамью, жаловаться на жару, жажду, усталость, ужасную тряску и карету, которая за четыре дня пути изволила ее высочеству до смерти надоесть.

— Дорожная пыль вредна для кожи, — заметила сестра Мария-Луиза, не отрывая взгляда от книги.

Принцесса тяжело вздохнула, трагически опала на бархатную подушку и вновь выместила злость на моей бедной скамье. Я сделала вид, что не заметила. Опять.

После происшествия в «Зерне малиновки» все пошло совсем кувырком. Суматошная ночь обернулась вдвойне нервным утром: выбитая из колеи поведением Дарьена, я забыла забрать у него и вернуть на место похищенную записку виконта. И наблюдая, как Эльга нервно расхаживает по комнате, просила святую Интруну, чтобы принцесса до завтрака не полезла в сундук. А там, будем надеяться, написанный мной опус, отобьет у нее желание даже думать о горе-поэте. Но к моему удивлению, в ответ на тихий вопрос ее высочества служанка лишь покачала головой. Дарьен забыл передать записку?

— Вы выглядите уставшей, сестра Алана, — задумавшись, я пропустила острый взгляд аббатисы.

— Я молилась о благополучной дороге, сестра.

И ведь, правда, молилась. Особенно о том, чтобы дорога эта поскорее закончилась. Несостоявшийся поцелуй жег мне губы, а желание во взгляде Дарьена питало глупую, невозможную надежду. Ведь там, в наполненной тенями и запахом плачущих свечей комнате, он точно знал, кто перед ним.

— Похвальное рвение, — кивнула аббатиса. И спорю на серебряную монету, ни на миг мне не поверила. — Сестра Лоретта, завтрак. Лоретта?

Ели мы с принцессой через силу.

А потом пришел Дарьен. Мрачный, как зимнее штормовое море. Могла ли я подумать, покидая по его просьбе комнату, что он решит изобличить сестру, да еще и при сестре Марии-Луизе? Ненависть в заплаканных глазах принцессы и грозовая тень на лице аббатисы, дали понять: разговор был не из приятных.

Тем же вечером в Тампле, когда сестра Мария-Луиза в сопровождении Кодра отбыла с визитом в местную общину сестер святой Интруны, а мне выпало караулить ее разобиженное на весь мир высочество, принцесса по-видимому, решила отплатить мне равновесной монетой. Ведь уничижительные взгляды и попытки рассуждать об особах недостойных, позволяющих себе брать чужое, совершенно меня не задели: я слушала дорогу, дочитывала оставшиеся повторы “Всеотец стою пред оком твоим” и изо всех сил старалась не думать о Дарьене. До принцессы и ее обид дела мне не было. Ровно до тех пор, пока я не разглядела на ее коленях несессер наставницы, а в руках — флакончик из синего стекла. Открытый.

— Какая гадость! — сказала Эльга Лоретта, не сводя с меня пристального взгляда.

— Отдайте.

Я шла к ней медленно, спокойно и улыбалась. Улыбкой, завидев которую знающие меня люди, старались отойти подальше. Не то чтобы я когда-нибудь промахивалась — Цай, будь благосклонен к ней Яшмовый Владыка, учила на совесть — но береженного, как известно, Всеотец бережет.

— Это? — принцесса покачала в пальцах флакончик и нарочито медленно потянула ко мне руку. — Ой! Я такая неловка…

Я успела. Прыгнуть и, проехав животом по чистому, хвала Интруне, полу, подхватить свою драгоценность. Масло залило ладонь запахом шалфея и вереска.

— А этот поймаешь? — раздался над головой торжествующий голос.

Злость подбросила меня вверх быстрее, чем выпущенный из катапульты камень. Я выхватила несессер у замешкавшейся принцессы, оставляя на белом покрове большое масляное пятно.

— Осторожнее, — процедила я сквозь улыбку, — в этих флаконах есть субстанции, способные нанести непоправимый урон вашей красоте.

— Ты мне угрожаешь?! — синие глаза полыхнули гневом.

— Ну что вы, ваше королевское высочество, — безупречность реверанса слегка портил зажатый под мышкой несессер, — разве дерзну я угрожать члену правящей династии?

Я еще не выжила из ума и совершенно не желаю познакомиться с виселицей.

— Я просто предупреждаю, ваше королевское высочество, что в моих сумках много опасных вещей.

Убедившись, что законы я знаю, а масло въелось в ткань и никак не желает исчезать, принцесса стянула покров и зло швырнула его на пол. Закатные лучи легли на уложенные вокруг головы косы, превращая их в корону червонного золота.

— Я требую, чтобы ты от них избавилась! — она встала и вытянула руку в явно подсмотренном у кого-то жесте. — Немедленно!

— Вы не мой наниматель.

Я отошла на другой конец комнаты,