Это должно было быть правдой. А иначе что ещё мы могли предложить после всего времени, проведённого здесь? Я представляла себе эти истории, скапливающиеся в наших ладонях, словно горсти монет – яркие подарки для будущего.

Индиго нахмурилась, закусила нижнюю губу. Я почувствовала губами её боль и сдержалась, чтобы не поморщиться.

– У нас слишком мало опыта бытия смертными. – Теперь она говорила задумчиво, приподняла брови. – И если мы будем делать только то, что хотим, возможно, нас накажут ещё сильнее.

Я кивнула, сильнее сжав её руку.

– Да.

Индиго подняла на меня взгляд.

– Я никогда не позволю нам стать Сьюзен Изгнанницами.

Я поймала маму в единственные полчаса до возвращения Юпитера домой. Когда я вошла в кухоньку, то едва заметила её. Она была почти неразличима на фоне пресных стен и потёртой мебели. Её тусклая оранжевая толстовка сочеталась со скатертью, накрывавшей стол, чтобы не были видны пятна. А её волосы были того же оттенка, что и коричневые, будто обожжённые шкафы. Жилище Юпитера никогда не было домом; оно было пастью – местом, которое пережёвывало и проглатывало, и питалось ею так хорошо, что она сама даже не видела, как глубоко в его утробе оказалась похоронена.

– Лазурь? – Она растерянно заморгала. – Ты дома. Что-то случилось?

Я ненавидела то, как тихо, нежно она это произнесла. Когда я была маленькой, она была ходячим пламенем, но огонь нужно подпитывать, а моя мать то ли уже не знала, как поддерживать себя, то ли перестала над этим работать. За годы она изголодалась и уменьшилась, пока не стала лишь огоньком спички, короткой вспышкой, быстро сжиравшей деревянную палочку и не дающей тепла.

– Лазурь? – позвала мама. – Почему ты здесь?

Она произнесла это не жестоко, просто с любопытством. Я приходила домой где-то раз в неделю, но прикладывала все усилия, чтобы оставаться незамеченной. И она это знала.

– Индиго и Тати… извини, мисс Ипполита… хотят взять меня в поездку за границу. – Я сунула ей в руки официальный бланк, который Тати дала мне утром. – Тебе нужно это подписать, чтобы я могла получить паспорт и поехать с ними. Я ведь могу поехать, правда?

Плечи матери поникли. Брови нахмурились.

– Лазурь, я… я хочу, чтобы ты поехала. Хочу, чтобы ты увидела мир. Я так сильно этого хочу, что… – Она замолчала, взяла себя в руки, развернулась, поискала в ящике ручку и быстро подписала форму.

Я посмотрела на часы. Юпитер мог явиться домой в любой момент. И все крохи нежности, которые я улавливала в её голосе, тогда растворятся. Я услышала, что она тихо позвала меня по имени, но не откликнулась.

– Спасибо, – сказала я, забирая бланк.

Как только бумаги были подписаны, я не задерживалась, а моя мать не пыталась меня остановить. А может, просто не могла. Может, она слишком уж слилась с домом Юпитера, стала его частью и уже не могла протянуть в мою сторону даже палец.

В дни, предшествовавшие поездке, я едва виделась с Индиго, хотя и чувствовала её присутствие в Доме. Её искусство, её дар поглотили её. Я видела, как она выходила из Camera Secretum только затем, чтобы шепнуть что-то миссис Реванд. А за ужинами её взгляд казался затуманенным. И неважно, сколько еды поглощала я. Я голодала, пока она не бралась за вилку.

В течение дня я читала, чтобы скоротать время. Но в темноте, когда наши колени соприкасались под её тяжёлыми одеялами, я рассказывала Индиго, как каждая история из тех, что мы соберём, превратится в блестящую монетку. А когда чувствовала, как она улыбается, то снова могла дышать.

Так должно было быть. Если иногда я прокрадывалась в кабинет Тати, чтобы прикоснуться к синему краю своего паспорта – поражаясь собственному имени, и фотографии, и пустым страницам, – это ничего не значило. Если я грезила о гальке, напитанной медовым светом, о воздухе неких иных мест… это было лишь мысленным составлением списка будущих сокровищ.

За день до того, как мы уезжали, Тати поймала меня у себя в кабинете с паспортом в руке.

– Прости… – сказала я, выронив паспорт обратно к ней в сумку.

– Не нужно извиняться. – Тати подошла ко мне, погладила по волосам. – Никогда не извиняйся за то, что желаешь поглотить это мир целиком, дитя. На сердце у меня так радостно, когда я вижу вас такими. Пусть у нас будет ещё много-много приключений после этого. Вам, девочки, ведь уже почти семнадцать! Пора посмотреть на то, что ожидает вас там, за порогом.

Я кивнула и прильнула к ней, вдыхая аромат горячего клея и сухих роз. А когда закрывала глаза, мой взгляд привлекла тень на другой стороне комнаты. Я подняла взгляд, но дверной проём был пуст. И улыбнулась – просто у Дома было игривое настроение.

Возможно, он не хотел, чтобы мы уезжали.

В день нашего отъезда я не спала, не моргала. Я не могла даже вспомнить, когда в последний раз покидала остров. Миссис Реванд собрала нам завтрак в поездку на машине до частного самолёта Индиго, но я так и не смогла поесть. Руки у меня дрожали, когда Индиго одевала нас к путешествию – белую хлопковую сорочку для меня и чёрную для неё, и поверх – сочетающиеся чёрное и белое тюлевые платья с узорами из цветов.

– В этом не будет неудобно в самолёте? – спросила я, щупая тюль.

– Поездка не будет долгой, – ответила Индиго, собирая волосы в хвост. – А тебе очень идёт.

Было рано, и море казалось расплавленной сталью. Когда я смотрела на воду, мне показалось, что я увидела, как волны рассекает чешуйчатый хвост русалки. Тати провела нас от парома к элегантному чёрному автомобилю, в котором пахло клеем, герметиком и искусственными цветами.

Через час поездки на машине мы прибыли ко входу в авиационный ангар, где нас ждала ещё одна гладкая машина.

– Ждите здесь, – сказала Тати, похлопала себя по сумочке и улыбнулась. Её головной платок был цвета небесной синевы и гармонировал с шарфом, накинутым на шею поверх плаща. – Я просто отдам им документы, и мы отправимся в путь.

Я сжала руку Индиго, и она улыбнулась мне в ответ.

– Знаешь, всё не так, как ты себе представляешь, – сказала Индиго, прислонившись ко мне. – Париж скучный. Совсем не как здесь. Я была там кучу раз в детстве. – Она поморщила нос. – И там плохо пахнет.

Я кивнула, не