– Хорошо, – отрывисто бросаю я. – На углу Перри и Вашингтон-стрит. Через двадцать минут.

* * *

Такси подкатывает к краю тротуара, где меня поджидает Аарон. Еще довольно светло, хотя вот-вот сгустятся сумерки: октябрь не за горами, а с ним – осенняя мгла и хмарь. Аарон, как и я, одет в джинсы и зеленый свитер. И когда я, расплатившись с водителем, вылезаю из машины и вижу нашу с ним близнецовую схожесть, меня разбирает смех.

– Жаль, я не додумался прихватить оранжевый рюкзак, – сетует Аарон, взмахом руки указывая на кожаную сумочку от «Тодса», подарок Беллы на мой двадцать пятый день рождения.

Мы медленно бредем по Перри-стрит в сторону Вест-Сайд-Хайвея. Мои сбитые в кровь ноги болят и подгибаются.

– Я когда-то жил неподалеку отсюда, – нарушает молчание Аарон, – пока не переехал в Мидтаун. Целых полгода. В своей первой нью-йоркской квартире. Она через квартал. В доме на Гудзон-стрит. Я обожаю Вест-Виллидж, но с общественным транспортом здесь полная засада.

– А как же метро? – дергаю я плечами. – «Западная Четвертая»?

Лицо его оживает, озаряется воспоминаниями.

– Мы жили над пиццерией, так что в комнате было не продохнуть от итальянской еды. Пиццей и пастой пахло буквально все – одежда, постельное белье… Теперь эту пиццерию закрыли.

Подумать только – я смеюсь!

– Когда я переехала в Нью-Йорк, – вырывается у меня, – я жила в Адской кухне, и в моей квартире нестерпимо воняло карри. С тех пор я карри в рот не беру.

– Да? А я вот до сих пор сам не свой до пиццы.

– Давно ты занимаешься архитектурой?

– С начала времен. Мне кажется, архитектура у меня в крови. Я и в колледж-то пошел ради нее. Правда, было время, когда я подумывал, не стать ли мне инженером, но для инженера у меня мозгов маловато.

– Сильно в этом сомневаюсь.

– А зря. Против правды не попрешь.

Некоторое время мы идем молча.

– А ты никогда не хотела стать адвокатом?

Его вопрос застает меня врасплох. Я вздрагиваю.

– Ч-что?

– Ну, тебе никогда не хотелось заняться юридической практикой? Выступать в суде? Уверен, ты бы всех там за пояс заткнула. – Он лукаво улыбается и подмигивает. – С тобой бесполезно препираться – все равно положишь на обе лопатки.

– Нет, не хотелось, – отвечаю я. – Адвокатура – это не для меня.

– Почему?

Я аккуратно обхожу лужицу. В Нью-Йорке никогда не угадаешь, что окажется у тебя под ногами – вода или моча.

– Адвокат вертит статьями закона, как фокусник. Пускает пыль в глаза. Гадает на кофейной гуще. Но исход дела всегда непредсказуем. Посчастливится ли ему улестить присяжных? Уболтает ли он судью? В корпоративном праве все по-другому: нет ничего превыше закона. Письменное слово – царь и бог. Здесь все прописано черным по белому.

– Захватывающе, – восхищается Аарон.

– И я про то же.

Аарон ожесточенно трет руки и вдруг спрашивает:

– Слушай… Как ты?

Я резко останавливаюсь, словно натыкаюсь на стену.

Останавливается и он.

Я крепко задумываюсь, краем глаза замечая, что он тоже погружается в себя, и признаюсь:

– Если честно – не очень.

– М-да… Я так и думал. И представить-то невозможно, как тебе, должно быть, тяжело.

Наши взгляды скрещиваются.

– Белла… – начинаю я и больше не могу произнести ни слова.

Порыв ветра швыряет вверх охапку листьев и уличного мусора и кружит их в завораживающем танце. Я разражаюсь рыданиями.

– Все хорошо… – Аарон устремляется ко мне, но я мгновенно отскакиваю, и мы нелепо замираем посреди тротуара, пока у меня не иссякает поток слез.

– Нет, не хорошо, – всхлипываю я.

– Да, я знаю.

Я глотаю остатки слез. Впиваюсь в него взглядом.

– Да ничего ты не знаешь! Просто-таки ничегошеньки! – кричу я, трясясь от хмельной, мутящей разум злости.

– Дан…

– Зачем ты это делаешь, а? Ты ведь не обязан. Никто не станет тебя обвинять!

Он озадаченно хлопает глазами. Похоже, он действительно ничего не понимает.

– Ты о чем?

– Да о том, что ты на это не подписывался! Ты встретил симпатичную девчонку, но тогда она была здорова, а сейчас – нет. Все!

– Данни, – осторожно подбирая слова, говорит он, – мне важно, чтобы ты знала: я никуда не уйду.

– Почему?

Одинокий бегун, чувствуя разлитое в воздухе напряжение, решает перебраться на другую сторону улицы. Сигналит машина. Где-то поблизости, на Гудзон-стрит, взвывает сирена.

– Потому что я люблю ее.

– Но ты ее даже не знаешь! – отмахиваюсь я от его признания. Все это я уже слышала.

Я срываюсь с места. Мимо, ловко лавируя, проносится карапуз с баскетбольным мячом. Его мамаша скачет следом. Город. Полный жизни, шума и грохота. Он и понятия не имеет, что в пятнадцати кварталах отсюда, в южной его части, множатся и множатся крошечные клетки, стремясь уничтожить целую вселенную.

– Данни! Постой!

Еще чего! Вдруг он грубо хватает меня за руку и рывком поворачивает к себе.

– Эй! – ору я, потирая предплечье. – Спятил?

Я скрежещу зубами. Невольно вскидываю руку, чтобы отхлестать его по щекам, засветить ему в глаз и бросить на углу Перри-стрит корчиться от боли, глотая кровь.

– Извини… – Он хмурится. На переносице залегает глубокая складка. – Но, пожалуйста, Данни, выслушай меня. Я люблю Беллу. Вот и весь сказ. Я никогда не простил бы себе, если бы прямо сейчас взял да и сделал ноги, но дело не в этом. А в том, что я люблю ее. По-настоящему. Никогда прежде я никого так не любил. Поэтому я остаюсь.

Грудь его часто и тяжело вздымается, и я постепенно остываю.

– Тянуть нельзя, – шепчу я. – Чем позже ты уйдешь, тем ей будет больнее.

У меня снова начинают дрожать губы. Я остервенело кусаю их.

Аарон подходит ко мне, берет меня за руки. Он так близко, что я чувствую исходящий от него запах.

– Я не уйду, – говорит он. – Обещаю.

Должно быть, мы идем назад, я ловлю такси и прощаюсь с Аароном. Должно быть, я возвращаюсь домой, все рассказываю Дэвиду и проваливаюсь в сон. Должно быть… Но ничего этого я не помню. Я помню только одно – его обещание. И где-то в глубине сердца я верю, что он его сдержит.