– «Голубой крест»? – изумляюсь я, когда мы усаживаемся в кресла.

– Они позволяют пациентам самим выбирать врачей, а не навязывают их, как другие страховые компании.

Мои брови лезут на лоб, и Белла довольно хихикает. Впервые с той самой пятницы.

В пятницу я позвонила ее отцу, но он не взял трубку. В субботу я отправила ему голосовое сообщение: «Белла нездорова. Позвоните мне не откладывая».

Белла частенько повторяет, что ее родители были слишком молоды, чтобы заводить ребенка. Я согласна с этим, за исключением одного: по-моему, дело не только в возрасте. Им претило играть в дочки-матери. Они родили Беллу, потому что так было принято, но не горели желанием ее воспитывать.

У нас с Майклом все было иначе: наши родители всегда находились рядом. Отдав нас в футбольную секцию, они ходили на каждую нашу игру, использовали любую возможность, чтобы присутствовать на матчах: дежурили у столиков с закусками или выдавали спортивную форму. Они держали нас в строгости и в то же время стояли за нас горой. От меня требовалось быть первой во всем, хорошо учиться и безукоризненно себя вести. Я старалась оправдать их ожидания, особенно когда не стало Майкла, потому что Майкл ни разу не подводил их. И не подвел бы и впредь. Я не хотела огорчать их, не хотела, чтобы их жизнь превратилась в кромешный ад. Ведь они любили меня, любили за то, что я есть. Они ободряли меня и поддерживали в неудачах: когда я сплоховала на контрольной по математике или провалила вступительные экзамены в Брауновский университет. Я никогда не была для них пустым звуком.

Учеба в школе давалась Белле легко, но интереса не вызывала. Она блистала на уроках английского и истории, но не воспринимала эти предметы всерьез и не придавала своим успехам никакого значения. Она обладала невероятным даром переносить слова на бумагу. Этот дар остался с ней навсегда, но истинное свое призвание она нашла в изобразительном искусстве. И хотя мы посещали бесплатную общественную школу, родители не жалели на нас средств и обеспечили нас не только мастерской, масляными красками и холстами, но и учителем, всецело посвятившим себя нашему художественному образованию.

Белла и раньше, чуть ли не с младых ногтей, рисовала хорошо – невообразимо хорошо. Но в мастерской ее талант раскрылся во всем своем блеске: ее работы вызывали сверхъестественный трепет. Ученики и учителя валом валили в нашу студию, чтобы только увидеть ее картины – пейзаж, автопортрет, натюрморт с чашей на столе и перезревшими фруктами. Однажды она набросала портрет чудаковатого заморыша Ирвинга, студента-второкурсника из Черри-Хилла, и жизнь парня разительно переменилась. Люди увидели его глазами Беллы и нашли, что он неотразим и загадочен. Можно подумать, своим искусством она освободила томящуюся душу Ирвина, и та, несдержанная, могучая, радостная, вырвалась наконец на свободу.

В субботу, в полдень, отец Беллы Фредерик перезвонил мне из Парижа. Я рассказала ему без обиняков, как Белла, думая, что беременна, отправилась на УЗИ, сдала анализы и вышла из клиники с диагнозом «рак яичников».

Несколько мгновений Фредерик не мог произнести ни слова. А потом ударил в набат.

– Я позвоню доктору Финки. Договорюсь о встрече. Он примет вас утром в понедельник, как только откроется клиника. Держись.

– Спасибо, – пробормотала я.

Вот так сразу. Но отчего же так тяжело?

– Позвонишь ее матери?

– Да, – пообещала я.

Как я и ожидала, мать Беллы разрыдалась, не успела я промолвить и слова. Впрочем, Джилл из всего устраивала трагедии.

– Я прилечу следующим же рейсом, – всхлипнула она.

Я вздохнула: пораскинь Джилл мозгами, она, наверное, сообразила бы, что на машине из Филадельфии до Нью-Йорка добраться и быстрее, и проще.

– В понедельник утром мы идем к врачу, – предупредила я. – Прислать вам время и место?

– Я сама позвоню Белле, – ответила Джилл и бросила трубку.

Последнее, что я слышала про Джилл, – она завела себе любовника нашего с Беллой возраста. После Фредерика она еще раз выходила замуж за одного грека, наследника владельца судоходной компании, который открыто гулял от нее направо и налево. Джилл вечно связывалась со всякими пройдохами. Мне кажется, Белла долгое время шла по стопам мамочки, унаследовав от нее романтическую тягу к плохим парням. Надеюсь, теперь, когда у нее есть Аарон, с этим покончено.

И вот, сидя в понедельник утром в приемной, где Белла заполняет больничные бланки, я даже не заикаюсь про Джилл. Нет нужды – я прекрасно знаю, что с ней стряслось. Она перепутала время; в последний момент возникли непредвиденные обстоятельства; она не успела купить билеты и приедет завтра. Причин – миллион. И все они всегда одни и те же.

Пока Белла корпит над бланками, мы с Аароном, будто стражи, с каменными лицами сидим у нее по бокам. Аарон, закинув ногу на ногу, нервно покачивает носком туфли и трет ладонью лоб.

На Белле джинсы и оранжевый свитер. Совершенно неподходящая для сегодняшнего дня одежда: на улице, несмотря на конец сентября, настоящее летнее пекло.

– Мисс Голд?

Стеклянная дверь открывается, и появляется юноша в очках в тонкой металлической оправе – медбрат или фельдшер.

Белла беспокойно перебирает разложенные на коленях бумаги.

– Я не закончила, – шепчет она.

– Нестрашно, – улыбается Бренда. – Закончите позже.

Она переводит взгляд на нас с Аароном.

– Вы тоже пойдете?

– Да, – кивает Аарон.

Бенджи, медбрат, ведет нас по коридору и болтает без умолку: сыпет шуточками и балагурит, словно мы направляемся в кафешку есть мороженое или в парк аттракционов кататься на чертовом колесе.

– Сюда, пожалуйста.

Он протягивает руку, указывая на дверь, и мы втроем, все в том же боевом порядке – я, Белла, Аарон, – входим в ослепительно белый кабинет, в углу которого примостились два стула и процедурное кресло. Я остаюсь стоять.

– Давайте-ка я быстренько вас осмотрю, пока не пришел доктор Финки.

Бенджи измеряет Белле пульс и температуру, осматривает ее горло и ушные раковины. Затем подводит ее к весам и записывает ее вес и рост. Аарон высится рядом со мной, и у меня начинается приступ клаустрофобии: кабинетик с его двумя стульями и набившейся кучей народа кажется мне чудовищно маленьким, я не понимаю, как в него может поместиться кто-то еще.

Наконец дверь отворяется.

– Белла! Сколько лет, сколько зим! В последний раз мы виделись, когда тебе было десять. Ну здравствуй!

Доктор Финки, круглый, румяный коротышка, летает по кабинету, словно выпущенная из лука стрела.

– Здравствуйте.

Они обмениваются рукопожатиями.

– А кто все эти люди? – интересуется врач.

– Мой друг Аарон…