В палате – чистое светопреставление: все галдят, перекрикивая друг друга. Джилл, с распущенными волосами, одетая с иголочки в костюм от «Сен-Лорана», тараторит с медсестрами, словно ее дочери предстоит фешенебельный ланч, а не операция по удалению репродуктивных органов.

Фредерик болтает с доктором Шоу. Они стоят у изножия кровати Беллы, оживленно жестикулируя.

Глаза б мои этого не видели.

– Всем привет!

Я стучу в створ распахнутой настежь двери.

– Привет! – отзывается Белла и показывает пальцем на своего отца: – Смотри, кто к нам пришел!

Фредерик оборачивается и небрежно машет мне рукой.

– Угу, вижу. – Я кидаю сумку на стул и подхожу к Белле. – Как ты?

– Чудесно.

В ее взгляде – непреклонное упрямство и решимость избегать меня и дальше точно так же, как она избегала меня всю эту неделю. Голова ее покрыта медицинской шапочкой, тело укутано в медицинский халат. Неужели она здесь давно?

– Что говорит доктор Шоу?

Белла недовольно дергает плечами.

– Спроси его сама.

Я подхожу к доктору Шоу, киваю.

– Здравствуйте. Я Данни.

– Ах да. Девушка с записной книжкой.

– Она самая. Как у вас тут дела?

– Хорошо, – осторожно улыбается доктор Шоу. – Я как раз объяснял Белле и ее родным, что операция продлится пять-шесть часов.

– А я думала, часа три…

Я изучила этот вопрос вдоль и поперек. Провела доскональные исследования. Гуглила как умалишенная. Собирала информацию. Читала про оперативные методы лечения и время, необходимое организму для восстановления. Анализировала преимущества удаления двух яичников вместо одного.

– Вы правильно думали, – соглашается он, – однако все зависит от того, что мы обнаружим в ходе операции. Полная гистерэктомия обычно занимает три часа, но так как мы собираемся удалить фаллопиевы трубы, нам, вероятно, потребуется больше времени.

– А оментэктомию вы тоже проведете сегодня? – спрашиваю я.

Доктор Шоу взирает на меня с восхищением, смешанным с удивлением.

– Сегодня мы проведем биопсию сальника, возьмем образец ткани для дальнейшего исследования. Но удалять его не будем.

– Я читала, что полное удаление сальника повышает вероятность благоприятного исхода.

Доктор Шоу, к его чести, не прячет взгляд. Не заходится в надрывном кашле, не косится на Джилл или Беллу, а отвечает просто и прямо:

– Раз на раз не приходится.

У меня внутри все сжимается. Я гляжу на Джилл, которая разглаживает складки медицинской шапочки на голове Беллы.

Я вспоминаю. Белле лет одиннадцать. Она перекатывается с выдвижной кровати ко мне под одеяло. Ей приснился кошмар. «Валом валил снег, и я не могла тебя найти».

– А где ты была?

– Наверное, на Аляске.

– Почему на Аляске?

– Не знаю.

Зато знаю я. Ее мать провела на Аляске почти целый месяц. Отправилась в трехнедельный круиз с дополнительным недельным пребыванием в спа-центре.

– Не бойся. Я здесь, с тобой. Ты всегда сможешь меня отыскать, даже когда валом валит снег.

И хватило ведь у Джилл наглости сюда заявиться! Да как она смеет предъявлять на Беллу свои права? Как она смеет ее утешать? Поздно. Ее поезд ушел двадцать с лишним лет назад. Как же я ненавижу их – и Джилл, и Фредерика. Да, я ненавидела бы их еще больше, если бы они не пришли, и все-таки – лучше бы они не приходили. Нет, не они должны быть рядом с Беллой! Особенно в эту минуту.

И тут с подносом из «Старбакса» в палате появляется Аарон и раздает всем присутствующим стаканчики с кофе.

– А вам нельзя. – Доктор Шоу шутливо грозит пальцем Белле.

Белла заливается смехом.

– Вот ведь гадость какая, – капризно тянет она. – Никакого кофе.

– Увидимся в операционной, – улыбается доктор Шоу. – С вами все будет хорошо. Вы в надежных руках.

– Я знаю.

Фредерик горячо стискивает ладонь доктора.

– Благодарю вас за все. Финки очень высоко о вас отзывается.

– Он сам научил меня всему, что я знаю. А теперь прошу меня извинить.

Доктор Шоу направляется к двери и вдруг останавливается возле меня.

– Можно вас на пару слов?

– Разумеется.

Палата превращается в разгульный кафешантан, поэтому никто не обращает внимания на слова доктора и не замечает, как я выскальзываю за ним в коридор.

– Мы сделаем все возможное, чтобы удалить опухоль целиком. Мы полагаем, у Беллы рак третьей стадии, однако, пока мы не взяли образцы тканей соседних органов, ничего определенного сказать нельзя. Это же касается и оментэктомии. Нам не известно, насколько опухоль разрослась.

– Понимаю, – хриплю я.

По моим ногам, поднимаясь от напольной плитки, бежит холодок. Добирается до желудка и растекается там ледяным и бездонным омутом.

– Возможно, нам придется вырезать у Беллы часть толстой кишки… – Доктор Шоу переводит взгляд на дверь в палату Беллы и снова смотрит на меня. – Вы в курсе, что Белла указала вас как ближайшего родственника?

– Меня?

– Именно вас. Не хотел говорить при ее родителях, но, думаю, вам следует это знать.

– Благодарю вас.

Доктор Шоу коротко кивает и поворачивается, чтобы уйти.

– Доктор, – взываю я. – Насколько все плохо? Я знаю, вы не можете мне сказать, но… Но если бы могли – насколько все плохо?

Он глядит мне прямо в глаза, и какое-то мгновение во мне теплится надежда, что он сорвет завесу с врачебной тайны.

– Мы сделаем все, что в наших силах, – отвечает он, разворачивается и размашисто шагает к операционной.

* * *

Беллу на кресле-каталке без лишней шумихи подвозят к операционной. Она держится молодцом. Целует Джилл, Фредерика и Аарона, которого Джилл уже взяла под свою опеку. Гиперопеку, сказала бы я. Джилл так и виснет на нем. Белла подмигивает мне и закатывает глаза. Я облегченно вздыхаю, словно путник, увидевший, как пламя свечи разгоняет ночной мрак.

– Все будет хорошо, – обещаю я, склоняюсь над ней и целую в лоб.

Внезапно Белла хватает мою руку и так же внезапно отбрасывает прочь.

Беллу увозят, и мы перемещаемся в наполненную людьми просторную приемную. Кто-то жует сэндвичи, кто-то играет в настольные игры. Кто-то треплется по телефону. Кто-то спит, закутавшись в пледы. Кто-то смеется. Но как только открываются двойные двери, все замолкают и выжидательно вскидывают глаза.