убегать. Над ней смеялись, конечно. Мол, держит у юбки, пока другие в реке купаются, да в лес бегают. Но мама боялась за меня. А в тот день погода портилась, мы с друзьями поссорились из-за того, чья очередь катать обруч, и я ушла. Хотела пойти домой, но потом… потом решила пойти к дороге. Пробежать через поле и сесть на обочине. А вдруг мимо проедет экипаж с золотыми колесами, я видела такой один раз, когда мы возвращались из города. Ну, теперь-то я знаю, что колеса были не из золота, но тогда…

Исабель чуть поворачивается, садясь удобнее, и ее волосы щекочут мне нос. Приходится дунуть на прядку.

– Пока шла через поле, отвлекалась на колосья, на васильки, на бабочек. На змею чуть не наступила, хорошо, что заметила вовремя. Зато не заметила, как небо потемнело к дождю. Но если я решила выйти к дороге, то разве можно повернуть назад? Я дошла как раз когда началась гроза. Помню, вдруг подул такой сильный ветер и молнии в небе сверкали одна за другой… Ливень начался внезапно, я очень испугалась, закрыла лицо и голову руками и стала звать маму и папу. А потом из дождя появились лошади, и я помню крик, и ржание, и я отпрыгнула в сторону, а экипаж занесло. Сзади ехали всадники, они остановились. Один бросился к экипажу. Я помню, дверца открылась и оттуда выглянула женщина в потрясающе красивой шляпке. У нее были белоснежные перчатки, и ткань платья такая… золотистая. Ну прям как колеса. Дверцу она почти сразу захлопнула.

Исабель принимается накручивать локон на палец.

– А второй всадник подъехал ко мне и спешился. Я помню, как шуршала ткань его камзола, и что у него была бледная кожа и яркие губы, как краской накрашенные. Красные. Он так смотрел на меня… Мне показалось, что он очень удивлен. Он что-то спросил, может быть, откуда я. Или как меня зовут. Я даже не помню, что ответила. Было так холодно, страшно, лошади волновались, кучер что-то крикнул. И я побежала обратно, через поле. Прибежала домой, забралась на печку и там уснула. Когда мама и папа вернулись из мастерской, они подумали, что я пришла домой до грозы. А я… ничего не сказала про всадника.

Исабель выпрямляется и я на какой-то миг чувствую разочарование. Она поправляет волосы и поворачивается ко мне. Я киваю, мол, слушаю, конечно же, и Исабель облокачивается на спинку дивана рядом со мной. Смотрит, впрочем, прямо, на стену перед нами. Ну да, там на полке действительно очень симпатичные безделушки.

Голос ее начинает звучать тише, то ли волнуется, то ли засыпает.

– Я увидела всадника через несколько дней, он ехал через Малую Долину, спросил у кузнеца, можно ли коня напоить. Увидел меня и помахал рукой. Подъехал ближе, спросил, в порядке ли я. Сказал, что не надо было мне убегать, они бы с его госпожой довезли меня до деревни. И что он рад, что со мной все хорошо. А потом всадник подарил мне конфету. У меня было такое странное чувство… Знаешь, с одной стороны, мне потом так завидовали другие дети. Это был не какой-то петушок на палочке, а настоящая конфета, которую всадник достал из маленькой коробочки. А внутри – даже сейчас помню – была красивая розовая ткань. А с другой стороны… почему-то я испугалась. Этот человек улыбался, но так странно, будто злился. Может, что ему пришлось тратить на меня свое время? Или что я чуть не угодила под копыта лошадей?

Исабель понижает голос почти до шепота. Глаза ее закрываются и речь становится сбивчивой, с паузами. Но она упрямо продолжает рассказывать.

– Странно, но я вспомнила это только сейчас. Вот так, ярко и по-настоящему. От страха, наверное. Или потому, что наоборот. Сейчас, рядом с тобой мне не страшно вспоминать.

Мама заболела через пару дней после того, как я видела всадника во второй раз. Отец отправил меня к Киане за лекарством. Киана рассказала, как что давать, я повторила целых два раза, чтобы запомнить. Я отнесла лекарство и отпросилась собрать маме букет. Мне хотелось порадовать маму, розы, конечно, я нигде не могла сорвать – мы видели их только в городе, в палисадниках. Но мама еще любила васильки. Она говорила… говорила, что они похожи на радость.

Голова Исабель свешивается набок, и она снова ложится мне на плечо. Честное слово, будь на ее месте любая другая, решил бы, что это неумелое кокетство. Вздыхаю и отвожу плечо в сторону, чтобы рыбине было удобнее. Ну что с нее взять.

– И у деревни я снова встретила всадника. Он спросил, как мои дела и что я тут делаю. Дождь снова собирается, беги домой, пока не промокла… А я показала букет. Сказала, что мама болеет и что я собираю для нее цветы. И тогда он сунул руку в карман и достал мешочек. А из мешочка – ягоды чернинки. Крупные-крупные. Сказал, что собрал их для одной прекрасной дамы. Но даст мне несколько штук, чтобы я порадовала маму. Дочка собрала ягоды и букет – мама будет счастлива и от радости сразу же поправится. И я побежала домой. С букетом и ягодами. С радостью для мамы. И мама правда была… так рада… она сказала, что я ее солнце в грозовой день.

А потом она умерла. Бегали люди, кто-то звал на помощь, в небе снова сверкали молнии, грохотал гром и радость ушла насовсем. Я затыкала уши, а когда убирала ладони, слышала… всякое. Что дождь идет и идет, и не подмыло бы кладбище. Что мама умерла… странно. Странно и быстро. Что лекарство должно было помочь. И каждый раз, когда начинается гроза, мама… снова умирает… и радость снова уходит…

Голос Исабель пресекается.

– Я увидела картинку в атласе, Винсент. Я ведь принесла маме чернинку, правда?

Я не могу соврать ей. Исабель доверила мне свой секрет, тень за своей спиной, и я знаю, что ей не нужна ложь в ответ.

– Ты же сама наверняка прочитала подпись. Это «воронья смерть». Она очень похожа с чернинкой, но смертельно ядовита, – я готовлюсь к вскрику или слезам, но в ответ лишь молчание.

– Исабель? – зову я. Но она продолжает молчать. Я наклоняю голову, чтобы заглянуть Исабель в лицо и вижу, что она уснула. Но в уголках глаз действительно блестят слезы, может, и хорошо, что заплакать Исабель не успела. Что