они будут в шоколаде?

– Да он всегда так говорит, точно так же, как слово «мясорубка».

Рабби принялся листать страницы словаря.

– А, мясорубка – я видел это в одной лавке.

– Ред Барбер всегда так говорит, когда описывает, ну, серьезный конфликт. Вот, например, когда бэттеру достается мячом и он набрасывается на питчера. Или когда Лео Дюроше выходит на поле, чтобы поорать на судей. Это и есть «мясорубка». А если он говорит «мы в шоколаде», это значит, что «Доджерс» в хорошей форме. Встали с правильной ноги. Сидят на попе ровно. Понимаете, о чем я говорю?

– Нет.

Прокручивая эти слова в голове, Майкл вдруг понял, что рабби Хирш может понять их буквально. Спортивная форма, правильная нога, ровно на попе. Как же вышло, что эти выражения означают что-то совсем другое?

– В общем, это что-то вроде «иметь преимущество», – сказал Майкл. – Типа – не о чем беспокоиться. Проиграть невозможно. Все получится как надо.

Рабби Хирш кивнул, будто бы подтверждая успех неуклюжих объяснений Майкла. Он подошел к этажерке и снова поднял рог.

– Если как обычный Зигги Эльман я могу играть на этом шофаре, – сказал он, – то я буду в шоколаде.

Майкл улыбнулся:

– Точно!

18

Субботним утром, за несколько недель до Пасхи, Майкл, Сонни и Джимми играли в мяч у фабричной стены на Коллинз-стрит. День был ясный, но для полноценной игры в стикбол было еще холодновато: их сверстники застряли дома и не с кем было даже разделиться на команды. Но Джимми обнаружил среди дядиного мусора старую метлу, а у Сонни с прошлого лета остался «спалдинг»; они оставили от метлы только лишь черенок и по очереди принялись лупить по мячу, направляя его в стену фабрики. Перед стеной автосервиса О’Малли они начертили мелом домашнюю базу. Каждый десять раз бил по мячу, потом они менялись местами. Бейсбольный сезон не стартует раньше 16 апреля. Никто еще не знал, возьмут ли Джеки Робинсона в «Доджерс». А в «Ройялс» он уже набирает 0,625, опережая игроков «старшего» клуба.

– Должны взять, – сказал Майкл. – Ну как не взять-то, если у него столько попаданий? Он даже не напрягаясь за троих сыграет.

– Скоро узнаем, – сказал Сонни. – Эй, Джимми, подай-ка крученый, увидишь, что с ним сделаю.

Джимми продолжал бросать мячи в Сонни, который отбивал все подряд, а Майкл бегал полевым – ловил мяч, отскочивший от стены. Когда Сонни закончил свои десять ударов и настал черед Майкла быть бэттером, он обнаружил, что посылает мяч намного дальше, чем делал это прошлым летом. Он знал, что прибавил пятнадцать фунтов в весе и два дюйма в росте, но по какой-то причине он стал еще и лучше видеть мяч. Он наблюдал за тем, как «спалдинг» вылетает из руки Сонни, а по мере приближения к нему становится толще и розовее. Каждый раз, когда он бил по мячу, он попадал, и мяч высоко взлетал перед стеной. Он быстро закончил: десять ударов, десять попаданий. Такой же результат, как у Сонни. Затем он подавал мячи Джимми, а в поле бегал Сонни. Джимми промахнулся четыре раза из десяти. Потом они снова поменялись ролями. Около полудня приполз мусоровоз, пыхтя и скрежеща шестернями передач, и остановился перед автосервисом О’Малли, перекрыв путь к домашней базе. Мальчики стояли и смотрели, как уборщики высыпают в грузовик содержимое мусорных баков.

– Ну что, есть новости с Келли-стрит? – спросил Сонни. – Ну, ты понял: из синагоги то есть.

– Вообще ничего, – сказал Майкл. – Я все там обшарил, – солгал он, – никаких признаков.

– Я что-то пропустил? Вы про что? – спросил Джимми.

– Ну, три пацана играли в стикбол, – сказал Майкл, – а потом подъехал мусоровоз, и…

– Может, наведаемся туда как-нибудь вечерком, – бесстрастно сказал Сонни. – Может, найдем чего.

– У нас есть дела и поважнее, – сказал Майкл.

– Что может быть важнее, чем разжиться деньгами?

– Чертовы «соколы», вот что.

Сонни смотрел через улицу. Этот холодный весенний день не предвещал ничего опасного.

– Если бы мы разжились деньгами, – сказал Джимми, – смогли бы уехать во Флориду. Ты, Майкл, взял бы с собой маму, а Сонни – тетку…

– Чур, твой дядя останется здесь! – сказал Сонни.

– Понимаете, – сказал Джимми, – если мы полезем туда, в синагогу, то лучше сделать это после Пасхи. В Пасху евреи…

– Убивают детей и подмешивают кровь в мацу? – резко сказал Майкл.

– Ну… ну да.

Майкл подумал о брате Таддеусе, пражских тоннелях и Големе, и ему расхотелось играть в мяч.

– Пойду подъезд вымою, – сказал он, передавая биту Сонни, и тот посмотрел на него в замешательстве. Майкл направился к Эллисон-авеню. Чертов ты идиот, Джимми. Из-за таких, как ты и твой трепач-дядька, везде приходится ходить с оглядкой, и я до усрачки боюсь ходить в подвал, чтобы подбрасывать уголь в котел, кое-кто на нас смотрит так, будто собирается глотки перерезать, – и при этом ты веришь в то, что евреи подмешивают кровь в мацу? Долбаный ты недоумок. Я должен с ними поговорить прямо. Должен. Должен рассказать, что рабби Хирш – хороший человек. Должен им сказать, что никаких сокровищ нет. Должен объяснить, чем я там занимаюсь. Должен, должен. И рабби Хиршу должен сказать. Должен, должен, должен.

Он завернул на авеню и застыл на месте. Ноги налились свинцом, руки похолодели. В двух кварталах от него он увидел Фрэнки Маккарти.

Тот шел прямо к нему.

С ним было еще трое «соколов».

Они шагали одинаковой походкой вразвалочку. С развинченным видом. Толкали друг друга задницами. Курили сигареты.

Майкл подумал: вот же дерьмо-то.

Фрэнки Маккарти.

Он вернулся.

Он на свободе.

Господи Иисусе.

Майкл не мог незамеченным попасть домой. Он прилип к окнам столовой Пита, скользнул за угол на Коллинз-стрит, пытаясь выглядеть невозмутимым. Он надеялся, что Фрэнки и «соколы» вступят в перебранку с девушками. Он надеялся, что они зайдут к Непобедимому Джо попить пивка. Но больше всего он надеялся на то, что они его не успели заметить.

Мусоровоз уже уехал. Сонни отбивал, Джимми Кабински подавал.

– Эй, пошли отсюда! – крикнул им Майкл. – Фрэнки Маккарти выпустили. Он идет по Эллисон-авеню.

– О черт, – сказал Сонни.

Он сунул мяч в карман и держал биту на манер клюшки; они шагали по Мак-Артур-авеню, подальше от Эллисон, подальше от Фрэнки. Всего в двух кварталах справа от них, на Келли-стрит, была синагога. Там мы оказались бы в безопасности, подумал Майкл. Но как он может привести Джимми в место, где, по его мнению, евреи подмешивают человеческую кровь в свою чертову мацу? Рабби Хирш в таких случаях говорит «мешугге»[20].

И они пробежали еще один квартал в направлении парка, вскакивая на сиденья скамеек, забираясь на каменные бордюры и спрыгивая с них на землю. Молчали и тяжело дышали, пробираясь среди обломков зимы – упавших веток деревьев, сосновых шишек, ящиков из-под пива, перевернутых мусорных баков и ботинок, отбившихся от пар. Так они и шли, пока поперек пути не встал каменный мост, по которому медленно продвигалась пара автомобилей; под широкой аркой моста было темно, вполне сойдет за убежище. Все трое тяжело дышали.

– Похоже, под залог вышел, – сказал Сонни. – «Соколы», похоже, скинулись и набрали-таки ему двести пятьдесят баксов.

– И теперь он придет за нами, – сказал Майкл.

– Возможно, – сказал Сонни. – Ему нужно кого-то обвинить. Он пойдет по тяжкому. Может, и хуже, если мистер Джи так и не выйдет из комы. А это уже будет убийство, прости господи. И он, наверное, смекнул, что мы единственные свидетели и мы можем сделать так, что его посадят надолго. – Он дрожал в темноте каменной арки. – Мы расскажем ему о дядьке Джимми, он не поверит. Надо быть полным идиотом, чтобы в такое поверить. – Он взглянул на Джимми, глубоко вдыхая воздух. – Но при этом, если его на чем-то поймают, пока он под залогом, они ему надерут задницу по полной. Так что, думаю, он не будет ничего предпринимать напрямую, понятно?

– Другими