Подходит еще ближе, и мое сердце болезненно екает в груди. Скользит пальцами от подбородка к щеке, к губам.

— Я клянусь тебе, Киара, — шепчет, — я сделаю все возможное, чтобы ты не пострадала.

— О чем вы? — недоумеваю.

Его слова кажутся странными, особенно тон, которым они произнесены.

Судорожно втягивает воздух, подносит мою руку к губам и тут же жарко целует. И я схожу с ума от его прикосновений, от его аромата, лишившего меня воли.

Прижимает меня крепче к себе и торопливо отступает поглубже в тень беседки. Я перестаю дышать, вся замерла в его руках.

— Эдвард, что ты делаешь? — шепчу сдавленно не в силах сопротивляться.

Густая листва закрывала нас от посторонних глаз, сладкий аромат жасмина дурманил и без того горячую голову.

Эдвард глянул на мои губы. Горячо. Дико.

— Скажи еще раз, — вдруг произносит настойчиво.

Я удивилась, не понимая, что он имеет в виду.

— Что?

— Мое имя. Произнеси его.

— Эдвард.

И сразу прижимается губами к моему виску.

— Еще… — выдыхает жарко.

— Эдвард…

Берет мои руки и кладет себе на шею, притягивая и заставляя обнять его.

— Еще… — испепеляет взглядом.

— Эдвард, — произношу ему уже в губы.

Резко приподнимает меня, и я упираюсь спиной в шершавую стену беседки, с губ срывается вздох. И мгновенно Эдвард целует меня. Чувственная, дурманящая истома выбивает из головы остатки мыслей. Судорожно хватаюсь за его сильные плечи, чтобы не упасть на ослабевших ногах. Его губы соскользнули на шею и дальше в ворот платья, скрывавший нежную молочную кожу. Ревниво дернув, верхние пуговицы, тут же прижался губами к ямочке ключицы. Я выгибаюсь, зарываясь пальцами в каштановые волосы. С трудом оторвавшись от шеи, вернулся к губам, и на краткий миг я увидела его глаза. Они казались абсолютно черными и безумными. Эдвард Фейн потерял голову, потерял контроль. Вновь склоняется к губам, я тянусь ему навстречу, закрывая глаза и замирая. Но дальше ничего не происходит.

Ощущаю на себе тяжелый взгляд и открываю глаза. Эдвард дышит тяжело, хрипло, не виске бьется жилка. Но выражение лица другое. Совсем как тогда, когда он спас меня после падения в реку.

— Эдвард? — поднимаю в недоумении брови.

Мучительно сглатывает и отрывает себя от меня. Разворачивается, подходит к столу и надевает белую шляпу. На краткое мгновение замирает, словно что-то обдумывая и приводя дыхание в порядок.

Я стою все там же, растрепанная, в расстегнутом платье и с пылающим лицом. Он так долго молчит, что мне становится страшно.

— Эдвард, — пересекаю то расстояние, что разделяет нас и касаюсь его плеча.

Поворачивается, но это уже совершенно другой Эдвард. Вновь маска холодного, вежливого джентльмена безупречно натянута на лицо, лишь в глубине глаз затаился усмиренный пожар.

— Думаю, детали нашей сделки мы сможем обсудить и позже, мисс Киара, — выдает спокойно. Касается двумя пальцами полей шляпы и уходит. И вскоре его фигуру скрывают заросли жасмина.

Хор мальчиков, поющих церковный гимн, заставляет меня вернуться в реальность. Архиепископ, облаченный в дорогое праздничное облачение, поднимает руки, читая молитву. Я стою плечом плечу с братом, в руках раскрытый молитвенник. Джия и Рой у алтаря, благоухающий ладан клубится вокруг них облаком. Они так красивы.

— Властью, данной мне Богом объявляю вас мужем и женой, — произносит торжественно архиепископ.

Рой благоговейно отбрасывает легкую кружевную вуаль с лица сестры и склоняется к ее дрожащим губам.

С этого момента больше не существует Джии Марэ, теперь есть миссис Джия Томпсон.

— Ну наконец-то закончили. Уже все тело ломит, — бормочет недовольно Даниэль, переминаясь с ноги на ногу.

Покинув церковь, новобрачные и гости направились в дом мистера Томпсона. Реки дорогого шампанского, изысканная еда, расставленная на столах среди золотых ваз с розами, проворные темнокожие слуги-индийцы, одетые в красные саронги и чалмы. Отец зря волновался, что мистер Томпсон не сможет обеспечить Джи достойную свадьбу. Богатство американского миллионера еще никогда так не бросалось в глаза, как в этот вечер.

— Мда, какое тонкое стекло, — заметил мистер Эстерман, поднося пустой бокал к свету.

Меня посадили между ним и миссис Вуверт, вдовой около сорока. Независимая состоятельная американка, которая не только сумела расплатиться с кредиторами после смерти мужа, но и сколотить неплохое состояние на речном пароходстве. Она курила длинный мундштук даже за столом, короткие рыжие волосы были уложены волнами в популярный боб-гарсон. В разговоре она почти ко всем обращалась либо милочка, либо дорогуша.

— Я приехала всего три дня назад в Лаос, и уже меня позвали на свадьбу, — миссис Вуверт глубоко затянулась и пустила облако дыма прямо мне в лицо.

— Каким вам показался Лаос, миссис Вуверт? — спрашиваю, отчаянно кашляя и вытирая платком проступившие слезы.

— Очаровательно, милочка, просто очаровательно. Такая природа, столько красивых мужчин, — она вальяжно откинулась на стуле и обвела внимательным взглядом огромную залу, — а Томпсон оказался тем еще негодником. Столько мы с ним переписывались, и ни разу не упомянул, что собирается жениться на вашей прелестной сестре.

И она приложила к глазам пенсне, висящие на унизанной бусинами цепочке, прикрепленной к платью.

— Мда, общество здесь конечно весьма состоятельное, — замечает американка, особенно долго останавливаясь взглядом на наряде генеральши Морселье, — вы не находите?

Я подавила застрявший в горле смешок. Поведение и манера речи миссис Вуверт была столь вычурной и даже комичной, что я намеренно старалась поменьше есть, чтобы ненароком не рассмеяться, но сдерживаться порой было весьма непросто.

— Кхм, полагаю, что вы правы. Французы любят Индокитай, для многих он стал второй родиной…

Миссис Вуверт почему-то показалась моя фраза весьма забавной, она вдруг откинула голову и расхохоталась, обнажая ровный строй зубов, правда с желтым налетом от частого курения.

— Ох, вы прелестное, наивное дитя, — махнула она рукой небрежно, — французы, точно также как и англичане любят свои колонии примерно той любовью, которой фермер любит дойную корову. Пока детинушка дает молоко да приносит доход, они готовы за ней присматривать и даже тратить кое-какие капиталы, но если в один день корова вдруг перестанет доиться, да еще начнет кусать руку фермера. То с ней поступят точно также, как поступают со скотом в Техасе. Отводят в чисто поле и стреляют промеж глаз. Бам!

Миссис Вуверт сложила пальцы наподобие пистолета и прицелилась, прищурив один глаз.

— А что вы скажете на то, если этот фермер к тому же еще и разориться, — решил вмешаться в разговор мистер Эстерман, многозначительно хмуря брови.

— Я так скажу этому бедняге, — отвечала миссис Вуверт, — что разумный фермер хранит свои денежки под матрасом, а не надеется на сторонних