— Даже Вилары собрались уезжать, — говорил с плохо скрываемым раздражением в одно утро брат, — завтра Тала прощальную вечеринку устраивает.

Даниэль не любил Лаос и плантации, если бы он не был так зависим от отцовских денег, то не раздумывая, перебрался либо во Францию, либо в Англию. Он не выносил местные обычаи, раздражала погода и насекомые. Ему все казалось, что его молодость пропадает зря в этом Богом забытом уголке мира.

С Джоном Картером они кстати поссорились, к моему глубочайшему облегчению. Они ругались в саду у нас дома, и мне краем уха удалось подслушать их разговор.

— Ты совсем прокурил свой мозг, если думаешь, что я дам тебе деньги на это дело, — зло ухмылялся Джон.

От них меня скрывали густые заросли цветущей магнолии.

— Ты просто трус, Картер, — бросил брат, — и всегда был, еще в Оксфорде. Я предлагаю тебе стать своим партнером в выгодном деле, а ты отказываешься.

— Вы, Марэ, все без мозгов в голове, начиная с твоего дурного папаши, — продолжал Джон.

— Заткнись! — сквозь зубы прошипел Даниэль в сторону друга.

Они удалялись по дорожке к машинам, их голоса становились глуше. Последнее, что я смогла различить, как Джон, глухо бросил:

— Если угодишь в передрягу, Дэн, я не буду больше мараться и вытаскивать тебя.

Я затаила дыхание, из последних сил вслушиваясь. О чем они говорили? У отца и так сейчас столько проблем и забот, не хватало еще, чтобы Даниэль добавил неприятностей.

С этими мыслями вернулась из сада в дом и поднялась к себе в комнату. Сегодня у Талы собираются все наши друзья. Она решила уехать из Лаоса, ее отец поддержал решение дочери. Месье Вилар вообще был более прогрессивных взглядов нежели Эдмонд Марэ. Он давал Тале то, чего так жаждало наше поколение девушек — свободу.

Облокачиваюсь о перила балкона и задумчиво смотрю в даль, там в вечерних сумерках белел храм, несколько женщин в разноцветных одеждах поднимались по ступеням, держа в руках корзинки с подношением. Мысли текли в голове. Думала о многом. Ведь столько всего произошло за короткий промежуток времени. Надо поговорить с отцом о брате. Или, быть может, стоит поговорить с самим Даниэлем? Да, мы никогда не были близки с ним. Пока мама была жива, она объединяла нас своим теплом, но после ее смерти мы стали словно чужие друг другу. Поездка же в Англию изменила брата до неузнаваемости. Тревога застыла у меня в груди. Даниэль явно что-то задумал. Видимо, он просил у Джона денег на очередное свое безумное дело, и тот отказал.

— Все же надо сказать отцу, — бормочу рассеяно, глядя на лиловые холмы на фоне василькового неба.

Как вдруг внизу послышался звук подъезжающей машины. Всматриваюсь между листвы деревьев и различаю мужскую фигуру в белом костюме. Сердце начинает биться чаще. Неужели Эдвард? Он наконец-то приехал! Как же долго я его ждала. Это ожидание измучило меня, не давало покоя днем, но особенно по ночам. Все хотела увидеть. Уже даже почти решилась нарушить все запреты и поехать к нему домой во Вьентьян, растеряв остатки женской гордости. Но теперь он приехал сам! В груди затрепетало от счастья, позади выросли крылья.

Бросаюсь к двери, бегу вниз по лестнице, но на нижней ступеньке растерянно замираю. В это самое мгновение Рой Томпсон склонил голову и поцеловал руку зардевшейся Джи, отец стоял рядом.

— Неужели уже через неделю? — вопрошал отец, хмуря густые брови. — Так скоро?

— Да, месье Марэ, — отвечал с улыбкой мистер Томпсон, не сводя горящего взгляда от сестры, — произошедшее с Джи показало мне, насколько она мне дорога, и потому я хотел бы сочетаться с ней браком в центральном соборе Вьентьяна в следующее воскресенье.

— То же мне, свадьба, — недовольно хмыкнул отец, — разве так подобает выходить замуж дочери французского плантатора — будто нищей цветной из поселка?

— Папа, прошу! — воскликнула обиженно Джи.

— Не волнуйтесь, месье Марэ, — тут же начал мистер Томпсон, — уверяю вас, что все приготовления к свадьбе будут выполнены, праздник будет достоин моей Джии.

Глаза сестры сияли от переполнявшего ее счастья. А я стиснула ткань платья у себя на груди. Джи выйдет замуж через неделю? И это означает, что уже через неделю она уедет? Покинет меня.

Незаметно отхожу в тень и неслышно поднимаюсь обратно в комнату. Опускаюсь на кровать и резко задергиваю полог. Хочется укрыться от всего мира, но тут же слышу слабый стук в дверь.

— Киара? — зовет Джи.

Я упрямо молчу, глотая слезы.

Она тихонько подходит и заглядывает ко мне.

— Ты все слышала? — тут же догадывается она, едва взглянув на мое лицо.

Я киваю, не в силах ответить. Кажется, если произнесу хоть одно слово, тут же разрыдаюсь, а я этого не хочу, не хочу, чтобы Джи расстраивалась в такой счастливый день.

— Киара, дорогая, — голос Джи дрожит от любви и волнения, — я тебя никогда не покину. Слышишь, никогда. Поехали со мной. Я уже сказала об этом Рою, и он охотно согласился. Рой тоже любит тебя, как родную сестру и волнуется о тебе, совсем как я.

Поднимаю взгляд на сестру. Нам многие говорили, что мы похожи, но все же в Джи было больше материнской мягкости и чуткости. Прижимаюсь к ней и прячу лицо у нее на плече.

— Ну что? — улыбается она, гладя по волосам. — Поедем в Нью-Йорк, Киара. Там ты сможешь стать счастливой, сможешь стать наконец-то независимой.

— Нет, Джи, не могу, — наконец отвечаю.

— Почему? Из-за Эдварда Фейна?

— Не только из-за него, — качаю головой, — мне не хочется оставлять отца, особенно сейчас, когда ему так тяжело. Он очень одинок, а теперь, когда ты уезжаешь, это одиночество особенно сильно отразиться на нем.

Джи грустно вздыхает. Несмотря на жесткость и тяжелый характер, мы любили нашего отца. Да, иногда он вел себя как самодур и приверженец жестких патриархальных традиций, но мы знали с сестрой, что он дорожит нами и боится потерять. По лицу Джи вижу, что она тоже хорошо это понимает.

— Пиши нам, когда приедешь в Нью-Йорк, — улыбаюсь ей.

— Ты должна пообещать мне, что будешь навещать меня так часто, как позволяет паромное сообщение между странами! — воскликнула сестра, и в ее глазах задрожали слезы.

Мы обнялись. Хотелось замереть и остаться в этом мгновении. Неужели уже совсем скоро моя Джи уедет далеко-далеко за море?

Дверь распахнулась и без стука вошел отец. Он остановил острый взгляд зеленых глаз на