Я через голову натянул ее кофту. Рукава коротковаты.

— Какой ты стал красивый. Тебе надо носить зеленое.

Элисабет снова уселась на кровать, выбросила окурок и вернула пепельницу на подоконник. Я сел в ногах. Она вытянула худую лодыжку и погасила ночник.

Сначала я ничего не видел, только слышал ее дыхание и как дождь стучит в стекло. На ощупь отыскал ее ступню — Элисабет вытянула ноги. Какие же у нее длинные ноги. Я коснулся ее ступни.

— Что говорят дома, когда ты убегаешь посреди ночи?

— Никто даже не заметит, что меня нет.

— Ты живешь с мамой и папой?

— Только с мамой и сестрой, Леной. Она старше меня.

— А папа где?

— Я его никогда не видел. Точнее, мог видеть, в раннем детстве, но он уехал в Америку, когда мне еще года не было. Я его не помню.

— Не хочешь с ним повидаться?

— А зачем?

— Если бы у меня был папа, которого я никогда не видела, я бы хотела с ним встретиться.

И Зачем?

— Ну, мне было бы интересно, какой он.

— Мне неинтересно.

— А должно бы.

— Ну вот неинтересно.

Я тихонько погладил ее ступню, опасаясь, что она уберет ногу. Но Элисабет, наоборот, немного сползла вниз и вытянулась. Я погладил ее ногу от ступни до колена.

Элисабет зевнула.

— Вообще-то я устала. Ты не подумал, что побеспокоил меня? Мне надо много спать. Быть человеком моего возраста нелегкое дело.

— Знаю. — Я положил руку ей повыше колена, на мягкую ляжку. Как хорошо сидеть вот так в темноте, медленно двигаться вверх по ее ноге, ощущать косточки и мышцы ступни, твердую кость под коленом, коленную чашечку и дальше, выше, к мягкой ляжке.

Элисабет сползла еще немного.

— У тебя есть девушка?

— Нет. — Я поглаживал ее колено.

— Почему?

— Не знаю.

— Наверное, потому, что у тебя странные привычки. Какой девушке понравится, если к ней по ночам начнут лазать в окно?

— Я так и думал.

Я потянулся, чтобы погладить ее ногу повыше. Я боялся, что если придвинусь, Элисабет уберет ногу, но подвинуться все равно пришлось. Моя ладонь скользнула дальше, пальцы легли на мягкое. Элисабет тихонько простонала — кажется, невольно.

— Я думала, я тебе не нравлюсь.

— Почему?

— Ну, ты так неодобрительно на меня смотрел. Вдруг ты решил, что я совсем безмозглая. А ты еще и не захотел пойти на день рождения Паддан. Я чуть не заплакала.

— Я влюбился в тебя, как только тебя увидел. Как только ты вошла в комнату — полосатое платье, длинные волосы, солнечные очки и вообще всё, — да нет, еще до этого, еще когда я только услышал твои шаги за дверью. Как будто сердце остановилось, и я заранее знал, что войти должна именно ты.

Элисабет едва слышно пискнула, когда я легонько задел ляжку с внутренней стороны и кончиками пальцев коснулся края ее трусов.

Она откашлялась.

— Ты мастерски скрываешь свои чувства.

— Да? — Я запустил палец под край трусов.

— Да. — Она снова кашлянула. — Никогда бы не подумала, что ты явишься сюда посреди ночи, влезешь по пожарной лестнице и…

Элисабет вдруг замолкла, я тронул пальцем ее волоски, почувствовал, как ее влажное лоно открывается моему пальцу.

Ее дыхание стало тяжелым.

— Я люблю тебя с самой первой минуты. — Я засунул ей под трусы всю ладонь. Элисабет застонала и еще немного сползла вниз. На ее лицо упал слабый свет, и теперь я лучше различал его в темноте.

— Хочешь пойти со мной в «Грёна Лунд»? — спросил я.

— Когда?

— Может, в субботу?

Я люблю американские горки.

Элисабет вдруг села, обняла меня, поцеловала и потянула на себя, в постель.

Ее большой мягкий язык елозил у меня во рту, словно ласковый зверь в поисках убежища.

Я положил ладонь ей на промежность. Трусы намокли, я завел пальцы под резинку. Элисабет застонала, закинула руки назад, уперлась в стену.

— Я люблю тебя. — Я начал тихонько ласкать ее. Сбросил кроссовки и положил на нее ногу, Элисабет напряглась всем телом, уперлась ладонями в стену, тихо застонала.

Тело ее выгнулось дугой. Я лег на нее и поцеловал в губы, обхватил груди руками — они как раз легли в мои ладони, соски совсем маленькие. Задрал на ней футболку, наклонился, коснулся соска языком, начал ласкать ей промежность, провел языком по груди.

Элисабет вскрикнула так громко, что я резко остановился.

— Мы остальных не разбудим? — прошептал я.

Она не ответила, только обхватила меня за шею и притянула к себе:

— С тобой так хорошо!

Я снова положил руку ей на трусы, стал ласкать и целовать ее.

Элисабет кончила, вздрагивая всем телом, а у меня онемела рука — я ласкал ее почти час.

25

Сестры и братья мои, что есть любовь? Летом мама спит голая, и когда встает, не кидается одеваться, а так и расхаживает по дому. Как-то, когда мы учились в третьем классе, я сказал об этом Смурфу.

«Моя мама по утрам ходит голая», — сказал я. «Голая? — спросил он и начал смеяться. — Прямо голая?» «Да, — сказал я. — А твоя нет?» «И буфера видно?» — спросил он и заржал во всю глотку.

«Да», — сказал я.

«А большие?» — спросил он.

«Такие примерно», — сказал я.

Смурф от смеха начал подвывать и схватился за живот. «Вот такие примерно буфера, — завывал он, — вот такие буфера!» Я думал, он умрет со смеху. Потом пошло веселье, я шевелил ушами и вытащил из носа шарик для пинг-понга. Лена Турелль сидела далеко впереди, ей ужасно нравилось, что я умею шевелить ушами. У нее ушки были маленькие и твердые, как ключ на банке кока-колы, и у нее не получалось ими шевелить, как она ни старалась.

«Вот такие примерно буфера!» — взвыл Смурф посреди урока, и никто ничего не понял. Он повалился на парту, задыхаясь от смеха, и фрекен выгнала его с урока.

Братья и сестры мои, что есть любовь?

— Просыпайся! — Она трясла меня. — Половина шестого. Тебе пора.

Я резко сел, у меня кружилась голова, и мне снова пришлось лечь.

— Давай, двигай. — Элисабет поцеловала меня в губы.

— Я сел слишком быстро, — объяснил я, повернулся на бок и посмотрел на нее. Мы лежали на одеяле, переплетя руки и ноги. Я сел, зашнуровал ботинки. Элисабет причесывалась, поглядывая на меня.

Я посмотрел в окно. Лило как из ведра. Спросил:

— Туда?

Элисабет долго провела по волосам щеткой и кивнула:

— Туда. Жди на трамвайной