Шрифт:
Закладка:
Маму мучил прострел в спине; я стоял и смотрел на банку с краской на краю разделочного стола. Каждый раз, когда Навозник макал в нее кисть, я думал: «Сейчас перевернется». «Дай, пожалуйста, стакан воды!» — попросила мама из спальни, потому что едва могла шевельнуться.
«Отнеси ей воды», — распорядился Навозник и макнул кисть в краску, не глядя на меня. Проходя мимо банки, я услышал мат Навозника. «Так тебя и так!» — взревел он, и банка грянулась об пол. «Твою мать!» — взревел он, и когда я обернулся, он наотмашь ударил меня ручкой кисти.
Я упал на плиту, ударился головой и потерял сознание. Когда я пришел в себя, мама сидела рядом со мной на полу. «Этот засранец ее перевернул, пусть теперь оттирает», — услышал я Навозника.
От боли в спине у мамы выступили слезы. Я смотрел на Навозника; он курил сигару, зажав ее обтянутыми резиной пальцами. Над головой у меня, на разделочном столе, лежал кухонный нож. И в голове молнией пронеслось: я всажу нож в эту сволочь.
Сестры и братья мои! Ответьте же мне скорее — откуда приходит ненависть?
— Хороший текст, — начал Янне. — Дома тоже пишешь?
— Нет.
— Пиши. Читаешь много?
— Иногда.
— Читай много, — наставлял он. — И обязательно старайся писать. По полстранички в день. Больше не надо, главное — писать регулярно.
— О чем?
— О чем хочешь. Важна регулярность. Какие книги тебе нравятся?
— Про всякое жестокое.
— Про войну? Детективы?
— Да.
Хольм достал с полки книгу, с которой работала Элисабет. Протянул мне:
— Прочти вот эту.
Я взял. Толстая.
— В ней — про настоящих людей. Короткие фразы, настоящие люди. Вот что надо, когда учишься писать.
— Ага, — ответил я. Янне кивнул.
— Думаю, ты сам понимаешь. Не забывай: по полстранички в день.
Он взял портфель, открыл дверь и вышел в коридор.
Я постоял, слушая, как удаляются его шаги. Чувствовал, что покрылся гусиной кожей; мне хотелось плакать. Не знаю почему. Просто хотелось — и все.
Какое-то время я глядел в потолок, потом взял книгу и вышел в коридор. Элисабет уже ушла. Я спустился в вестибюль. Там было полно народу, многие стекались к входной двери, но некоторые стояли группками, болтали.
Я остановился на нижней ступеньке и заметил Элисабет.
Она стояла у стены, ее окружали трое парней в бейсболках. Самый здоровый упирался ладонями в стену — по ласте у каждого уха Элисабет. Двое других бейсболочных торчали рядом, и у всех троих козырьки были повернуты назад.
Я подошел к ним и сказал:
— Все, могу ехать.
Самый здоровый оглянулся на меня.
— Исчезни, — оскалился он.
— Тебя фрекен Кулакова заждалась, — заметил я. Он развернулся ко мне, выкатил свои мерзкие глаза, верхняя губа топорщилась, как попа годовалого малыша в памперсе.
— Чего-чего? — он поддернул джинсы.
— Иди домой, сунь руку между ног — может, что и найдешь, — посоветовал я.
Здоровяк бросился на меня, но скорость у него была как у черепахи на костылях. Я уклонился, он потерял равновесие, и ему пришлось шагнуть вперед. Бейсболочный обозлился и сделал основательный свинговый замах. Я уклонился и от этого удара и встал в защитную стойку. Услышал крик Элисабет: «Прекратите!»
Кто-то из приятелей здоровяка ударил меня в спину. Удар так себе; крутанувшись, я ответил нападавшему левой в нос. Он отступил, схватился за лицо. Гамадрил с табаком за губой снова нацелился на меня, но я сделал шаг в сторону и ударил левой-правой по ребрам. Он шатнулся, я послал ему хук в челюсть.
Кто-то сзади схватил меня за руки.
— Прекратить!
Янне Хольм.
Пришел декан с волосами как металлическая мочалка, в костюме в крупную и мелкую клетку. Декан встал между мной и гамадрилом — тот размахивал руками, над губой у него была кровь.
— Убью, сволочь! — надрывался гамадрил. Бейсболка с него слетела.
— Никто никого не убьет. — Декан вскинул руки.
Янне Хольм отпустил меня. Элисабет подобрала книгу и плащ, которые я уронил.
— Отправляемся по домам! — призвал декан. Гамадрил подобрал свою шапчонку, хлопнул ею о колено.
— Еще увидимся, — пообещал он, злобно глядя на меня.
В его глазах мысли было не больше, чем в яйце всмятку.
— По домам, по домам! — Декан размахивал руками, гнал учеников к выходу.
— Йоу-у-у-у! — завели парни у лестницы. Кажется, они что-то замыслили.
— Смерть пряничному человечку! — завывал один из них.
— Йоу-у! — подхватили другие.
— Давайте, давайте отсюда! — распорядился Янне. — На сегодня школа закрыта.
Он положил руку мне на плечо и потащил к лестнице.
— Наверное, тебе лучше переждать, — предложил он. — Как-то они взбудоражились.
Через стеклянные двери я увидел группку парней во дворе. Один лягал воздух.
— Или, может, поедешь со мной? У меня машина на заднем дворе. Тебе куда?
Седой декан подошел к нам, в упор посмотрел на меня.
— Мы еще обсудим этот случай, — пообещал он и стал подниматься по лестнице.
— Мне в город, — сказал я.
— Отлично. Мне в Бьоркхаген. Могу высадить тебя на Гулльмарсплан.
— Мне тоже в город, — подала голос Элисабет.
— Садитесь ко мне оба, — предложил Янне.
На заднем дворе стояла «вольво» с детским сиденьем впереди.
— Вот это отодвиньте, — распорядился Янне и сел за руль. — Открыто.
Мы залезли в машину и устроились среди банановой кожуры, бутылок из-под газировки и старых газет.
— Машине восемнадцать лет, так что не ждите от нее многого. — Янне завел мотор.
Машину он вел как псих, левый локоть лежал на опущенном окошке. Рассказывал, что когда-то хотел поступить в Королевскую театральную школу; мы с Элисабет не прерывали его, только время от времени вставляли «ну да», «понятно», а когда слышали, что он вроде как пошутил, то вежливо смеялись.
На Гулльмарсплан Янне притормозил и высадил нас. Мы сказали «спасибо» и спустились в метро. Подошел поезд, Элисабет уселась напротив меня. Над левой бровью у нее залегла морщинка.
— Зачем ты его так сильно ударил?
— Не сильно.
— У него кровь пошла!
— А что я, по-твоему, должен был делать?
— Не надо было бить его до крови.
Я вздохнул.
— А мне показалось, он тебя зажал. Раскорячил свои грабли так, что ты не могла отойти от стены. Или нет?
— Ничего страшного бы не случилось.
Морщинка так никуда и не делась.
— Ну что мне надо было сделать?
— Вчера на тебя напала какая-то банда, сегодня ты налетел на трех парней и
