призвал своего сюзерена действовать в нем, ибо знал, что тот есть отец лжи. Восторг вызвали в его почерневшем сердце слова, вложенные духом злобы в его уста:

— Да как не понять, кем же нужно быть, чтобы не желать узнать доподлинно глубину своего падения и вин пред Господом. Моя вера так низка и слаба, что и назвать то ее верой язык не поворачивается, а все от того, что оттолкнуться мне не от чего — сколько не пытаюсь смотреть внутрь себя, кроме бахвальства и оправдания ничего больше не вижу. Думаю, что матушка моя именно поэтому настойчиво требует моего посещения этих мест. Слаб я, чтобы самому умудриться взглянуть внутрь себя и увидеть настоящего раба Божиего Романа. Ну теперь с вашей помощью, Никодим, извините, не знаю отечества…

— Мы все Божии, и других нет…

— Ну да, ну да… Вот, значит, с вашей помощью и хотел бы вернуть себя Богу… — Олег даже забыл о собаке, так сильно поразившей его своими размерами, слова его подопечного, настолько были различным со всем, что представлял из себя гробовщик, что лишь холодный пот, пробивший его, каким-то зловещем предчувствием, напомнил о том, что он не спит, но точно бодрствует.

«Отшельник», внимательно послушав, сделал вид, будто впечатлился услышанному, повернулся к своей собаке, которую постоянно называл «братом во Христе», тибетский мастифф — пес был представителем именно этой породы, причем из самых больших ее представителей, развернулся всем своим огромным корпусом навстречу его взгляду, от чего оба утвердились схожестью своих впечатлений по отношению к этому, только что говорившему, человеку. Хозяин подытожил:

— Господь знает каждого, каждого и судить будет… Мы же никого не судим — Господь управит!.. Ну что, двинули… Да… Можете не запоминать дороги, все одно она туда всегда разная, посмотрим, какой окажется сегодня…

Путь лежал через большой и высокий холм, который на машине пришлось объезжать, «отшельник» же, дабы не создавать проблем своему мохнатому попутчику, двинулся пешком, через вершину. Для своего невероятного возраста человек довольно легко преодолел подъем, несмотря на поклажу в пару десятков килограмм. То же можно было сказать и его собаке, несшей на себе две сумки, прикрепленные по бокам, по аналогии с походными конными рюкзаками.

Задержавшись на вершине, не отдыхая, Никодим встал на колени, обратив свое лицо на восток, наложил на себя крестное знаменье и прочитал молитовку. Встав, он полюбовался с минуту на проявившийся сразу невдалеке из тумана светящийся ореол Демянского бора, и держась за бок мощного ошейника «Михея», пустился бегом вместе с ним вниз, добравшись одновременно ко входу в урочище с Олегом и Смысловским.

Перед продолжением пути никто никаких инструкций не давал, хотя об одном старец предупредил:

— Прежде, чем, что-то предпринять или куда-то отойти, скажите остальным. Каждый из нас должен знать, где находятся остальные. В это месте много разных необъяснимых явлений, так сказать природных, но и чудного не счесть. Ну, с Именем Божиим двинем…

Они шли заливным лугом, совсем недавно освободившимся от воды, еще не успевшем высохнуть полностью, но начавшим уже плотно зарастать зеленью, сквозь прошлогоднюю пожухлость. То и дело из-под ног вспархивала разная крылатая живность, прячущаяся в бежево-зеленом ковре. Неожиданно, переставшим общаться между собой людям открылись многоголосые звуки луга, журчание, от куда ни возьмись, будто вытекающей из середины его, небольшой, но быстрой речки, берегом которой они уже шли. Запахи завладели их обонянием, не вызывая ни одной неприятной эмоции. Город мгновенно проиграл на весах духовности, гармонии и настоящности жизни, растворяясь в гимне Создателю, воспеваемому всем живым.

Бор окаймлялся густо растущими высокими деревьями, входить в него оказалось возможным только по руслу реки, будто специально помелевшей и расширившийся в этом месте. Как только люди вошли в воду, вода, обтекавшая их сапоги, словно смывая с них грязь, показала следы смываемого. Самым густым и грязным оказался шлейф от Смысловского, самым чистым и светлым от «Михея». Посмотрев на них, Никодим, покачал головой и произнес себе под нос:

— Господь знает каждого… — Течение уносило следы душ людей и собаки, а впереди их ждала приближающаяся маленькая радуга, перекинутая от берега к берегу, напоминающая металл детектор, подобный, стоящим в аэропортах, в виде металлической рамки. Вода, протекая под семицветьем, отчищалась от смытого с людей и скрывалась за поворотом. Как сквозь ворота, вошли они на берег и здесь же развели костер, поскольку именно так было принято, по словам Никодима:

— Тут нельзя двигаться быстро — к нам должны привыкнуть. Это другой мир. Чем больше мы смиримся и меньше будем суетиться, ем больше нам раскроют и глубже позволят взглянуть внутрь себя. Конечно, многое зависит и от намерений, между прочем, далеко не все доходят до конца, некоторых, увиденное в себе настолько пугает, что они, боясь продолжения, предпочитают не узнавать все, что совершенно напрасно, ибо, если смотреть, то все, тогда только картина будет полной, как и то, что можно и нужно в себе исправить… — Речь его изменилась, стала вполне цивилизованной и современной, что не ускользнуло от попутчиков. Олег, как-то смутился, почувствовав такую перемену, а осознавая неординарность места, не смог освободиться от напряженности, пока не спросил:

— Дядь, а дядь… — Никодим, явно не желая отрываться, внимая чудность бора, только молча повернул голову, Олег продолжил:

— Ты, как-то напрягся, ты городской, что ли — говоришь, как-то?…

— Хм… Я, Олежек, княжеских кровей…, пажеский корпус окончил, многих интересных особ знал, Его Величество Императора Николая Александровича не раз видел, с Великими князьями знался… — давно это было…

— Да че-то совсем давненько! Ты что, правда, уже столько живешь?!

— А ты во мне хоть раз до этого кривду видел.

— Прости меня, просто…

— А и молчать лучше…

— И как же ты сюда то…

— Да вот повоевал на фронтах…, а потом после смерти Олега — сына Великого князя Константина Константиновича[12] — с которым мы дружны были…, в строю наши кони бок о бок стояли…, я дал клятву молиться за душу его. Вот так в монастырь Господь меня и привел…

— Так ты княжич, что ли?

— Именно… Застрели бы меня вместе с остальными послушниками и монахами в скиту, да игумен, прозорливо решил не мешкая, отправить нас на пожизненное послушание, к которому меня и Прошу готовил… Вот этот бор — и стал местом, где мы первую ночь провели… Как наяву все, что в скиту случится по утру с Прохором и видели, и как братия погибла, и как монастырь разорили, и гонения на церковь. Я проснулся еще засветло, голова легкая, чистая, а вокруг, будто