Шрифт:
Закладка:
— Но я даже не подходил!
— Это так…, именно поэтому, они тебе ничего не сказали и не показали, но они поняли, что ты связан с этим, а он обречен…
— Как ты это понимаешь?
— Кто увидит Ангелов, а не сатану и одну участь с ним, улыбается и выглядит оживающим, а не таким… Он увидел себя и то, к чему стремится. Самое худое, что познав это здесь, никто не в состоянии стать другим. После этого за душу подошедшего к этому колодцу идет битва, человек словно помечен, но на все воля Божия. Именно поэтому рабы дьявола покидают этот мир очень быстро — его душу забирают свои. А рабы Божии со светом в душе, начинают жизнь праведную. Другими словами, если обычному православному сложно перейти полностью на сторону Бога, как в народе говорят: «Ни Богу свечка, ни черту кочерга», потому и грешим, то после заглядывания в это «песчаное зеркало», человек лишается всех сомнений, потому что видел то, что его ждет, понимает, что так будет вечно, он видел глазами души, ее прекрасное будущее, убеждается в мизерности и короткости этого мира, осознает только один путь к спасению, все остальное пропадает и теряет свою значимость.
— От куда ты все это знаешь?
— Я монах в миру — таково мое послушание. Это ведь не простой уголок земли. Здесь всегда были люди, когда «хранители», когда «братья»…, до революции здесь недалеко на озере Велье был монастырь, его разорили большевики, а братию расстреляли, мы вот только и остались. Там проверяли и готовили избранных Божиих, как раз для таких послушаний, есть сейчас только один, такой же, как я…
— Это какой?
— Не надо знать все…
— Постой! Ты хочешь сказать, что тебе и Никодиму… это ж было лет сто назад..
— Что не похож на сто тридцати летнего…
— Да ну…, тебе лееет…, ну семьдесят, да неее… шестьдесят пять от силы…
— Чудны дела твои Господи! Раньше люди дольше жили… А тут и источник есть, вот к нему раз в год прикладываемся — так и живем… Сам же заметил, сколько здесь долгожителей — с тем источником многие воды смешиваются… Ты после сегодняшнего дня тоже изменишься… Пить хочешь?
— Уф… Да уж, наговорил ты…, аж в горле пересохло… — Старец Прохор протянул глиняную флягу и внимательно наблюдал, как Олег отхлебывал, почему-то морщась:
— Что так?
— Так лед же!
— Не лед, а свежесть… — Отпив мужчина хотел напоить Романа, но «отшельник» осторожно забрал емкость, бережно закупорил и спрятал в рюкзаке.
— Ему не нужно, да и не поможет, его дни сочтены: день-два от силы, да и, кажется, недоброе он затеял — присматривай за ним… А ты, что звал то?
— Так я ж на стрёмках то…
— Стрем одно, а дело другое… Ну?
— Да волк там в избе…
— Двуногий?
— Ну типа… и как попал в дом не понятно.
— Понятно… Еще что?
— Тушонка в погребе там… свежая.
— И все?
— Нет… не все — кажется из человека…
— Хм… Тут семья Волковых жила с месяц, больше не выдержали — святые места, бесам тут не место, потому и взбесились совсем. Мальчики девочек постоянно насиловали, а потом одну из них убили…
— И ты ничего не сделал?!
— Господь не велел — так хоть та, что убили спасется…
— Не понять этого мне!
— Вот и я сто лет назад многого не понимал… Сейчас Никодимушко появится, я тогда в город отправлюсь, а он тебе подмигнет — вы ж чего-то замыслили? Да…, у него ж собачка…, собак то не боится твой этот?
— Да вот нужно этого чудика в Демянский бор отвести. Да вроде бы нет… Да че собака — собака, она и есть собака…
— Ну и славно. В бору то ничего не случиться, хотя и жутковатое место — добрым душам там ничего не угрожает, вот злые…, ну вот и проверишь. Правильно то было бы людям сначала туда, а уж потом к «песчаному зеркалу» то… Ну, смотри, кажись оклемался, бери его, сажай в машину, поедем, на развилке Никодимушку подождем. А бор то уже недалече…
ДЕМЯНСКИЙ БОР
Олег, стоял с открытым ртом, совершено не отслеживая разговор двух «отшельников». Смысловский, пытаясь спрятаться за него, стараясь избегать даже взгляда огромной собаки:
— «Михей», что-то ты не равнодушен к ним… — Никодим, отвязывая мешок от спины пса, объяснял Прохору, что и кому в городе передать из него. «Михей» сидел смирно, с совершенно безучастным выражением морды, которая больше напоминала львиную, чем собачью. Собравшись, Олег выдохнул и, решившись произнести хотя бы слово, процедил:
— Дядь Никодим, это что ж за порода, ведь медведь меньше?
— А кто его знает… Мне щеночком перепал лет сорок назад…
— Хе Хе… Столько собаки не живут!
— А это не собака — это брат мой во Христе. Я ему водички из колодца, от куда сам раз в год пью, даю. Может быть, потому такой и вымахал…
— Да он больше лошади в холке.
— Лошадь при его виде на задницу садится… Я не малОй, а он и того выше, почитай локтей шесть с половиной…
— Не знаю сколько там локтей, ааа… Ты метр восемьдесят, не меньше, а он и тебя выше, что будет, если на задние лапы встанет?
— А ты не заставляй и не проси…, и не встанет…
— А почему «Михей»?
— Так в честь Архангела Михаила…
— «Михей»?
— Ну не Петр же… Ну сам посмотри, ни дать, ни взять «Михей»…
— Ну и че с ним делать?… Он же пополам перекусит и не заметит…
— Он мало ест, тебя на месяц ему хватит… Хе, хе, хе… Не дрефь… Да и он щас постится…
— Чего?
— Пост у него сейчас, говорю…
— Животные не постятся!
— А я тебе еще раз говорю — брат он мне во Христе!.. Ты вот такие вот лапы, когда-нибудь видел?… — «Михей» поднял переднюю лапу и аккуратно коснулся груди Олега, чуть было не упавшего. Мохнатая «ступня» заняла половину груди мужчины, попробовавшего снять ее в попытке поздороваться.
— Ничего себе, а погладить можно…
— А чего ж нельзя, вам познакомиться в любом случае нужно…
— Дядь Никодим, я ж от мужиков слышал и сам видел вот о таких здоровенных следах, только вот
