— Что ты сделал?

— Помощь вызвал! Теперь садись, доедем до исчезнувшего храма, а там, как пойдет… — Только он повернулся спиной, Смысловский набросился на него сзади, запрыгнув, как на лошадь с визгом и какими-то не понятными ругательствами. Без особых усилий стряхнув наездника, даже не поняв всерьез это было сделано или нет, подвергшийся нападению, прижал ногой горло упавшего, схватил за нижнюю губу, чем совершено обездвижил, и глядя в черные, ставшие совершенно не проницаемее глаза, прокричал:

— Тварь! Завалю, нечисть! Че…, в себя поверил…, думаешь твои «бабки» условия могут диктовать?! Таких, как ты, гадье, здесь сотни сгинули! Че ты о себе возомнил? Ну говори че ты сюда приперся?!

— Мама, мама… — я же говорил, только ради нее… Я испугался, что не смогу сделать то, что мама просит, а она умирает… — Немного успокоившись потому, что желание матери и для него было бы не обсуждаемым для исполнения, каким бы странным не показалось, он отпустил лежащего, присел рядом на корточки:

— Зачем твоей мамаше это дерьмо нужно?!

— Я не могу у нее спросить…

— Что это значит?

— Я…, я ее боюсь…

— Тааак…, новый поворот…

— Я с детства не перечу и все делаю, как она велит…

— Ну положим, это правильно — родителей слушать. …А чего бояться то?… — Испуг, блеснувший в глазах лукавящего гробовщика, заставил несколько смутиться мужчину:

— Че бояться, спрашиваю?…

— Она папу в могилу свела, и сказала, что если я слушаться не буду, то и меня накажет…

— Это как это «свела»…

— Прокляла, когда он ей изменил…

— А! Байки это все… Хотя, проклятие — это, конечно…, особенно материнское, страшное дело…

Ладно…, ты не серчай, если что… Но еще раз такое позволишь, приложусь так, что мало не покажется. Усек?…

— Да…, ты меня прости, что-то на меня нашло, наверное, место такое…

— То ли еще будет!..

Через пару минут они, проехав развилку, повернули направо и через сто — сто пятьдесят метров оказались в небольшом, но уютном сосновом бору, окруженном лиственным лесом. В самом центре виднелись небольшие, почти сравнявшиеся с уровнем земли холмики, а совсем посередине зияла, казавшаяся глубокой, яма, из которой, если присмотреться, исходил пучок света, ярче солнечного.

— Ну вот это место. Вот здесь храм был, под стенами, говорят, были могилы…, кажись вон… — они и стались… — Роман Викторович направился было к яме, Олег остановил, предупреждением:

— Тыыы…, это…, не спеши… молитовку почитай, если умеешь, хотя… В общем…, не знаю когда, тут у каждого по своему — если душа человеческая темная, то увидишь развалину храма души своей, а если сердцем чист, то…, в общем увидишь то, что у тебя в душе…, тут, как бы тебе…, неверующему объяснить… Нууу, чем ближе подходишь к этому «колодцу», а подходить с каждым шагом будет все труднее, потому что благодать этого освященного места обрезает в человеке с каждым шагом, все больше плотского, оставляя духовную его составляющую. У кого душа чиста, тот и сил полон и до конце дойдет, а дойдя ощутит то же, что она после кончины человека, уже в мире духов… А это я тебе доложу…, правда врать не буду — сам не пробовал — страшновато, только два шага от черты сделал, но и через это уже многое понял… Так такому вся подноготная души его открывается в ее первых переживаниях от обрушивших на нее в первые мгновения появления в том мире. Сейчас ведь ни ты, ни я не понимаем, что нас видят в том мире такими, какими мы есть, потому врем, самообманываем, грешим, прочее, а там ведь уже сразу страшная зависимость от каждого греха в отчаяние приводит… Если дойдешь, осознаешь кого ты к себе притягиваешь, чей ты раб… — ведь, кого призываешь, тот и приходит, и приходящему уступаешь и волю свою и душу, тот и выбор за тебя делает, к тому и по кончине своей по имеющимся привычкам и сами вновь притянемся, с тем и осудимся, причем сами своими же пороками, как магнитом и притянемся… эх! Что уж и говорить — идеальных людей нет, но случаются в нашем сознании иногда идеальные облики!

— Ну что бы что-то почувствовать… Ну вот, как ты говоришь, нужно же, какой-то, ну я не знаю, отклик, что ли услышать…

— Эх… Все тебе материализм подавай — так ты ничего вообще не почувствуешь! А я вот, что тебе скажу… Вера твоя, если бы была, хоть с «горчичное зерно», сразу бы увеличилась до очевидного знания… Ну ты попробуй…, и вот что, сам знаю — слышал, как только молитовку петь начинаешь, так сразу услышишь песнопения — говорят церковь то эта ушла под землю с певчими, вот и тянут до сих пор с каждым, кто к Богу сюда приходит…

— Уууу…, понятно… Ну…

— Да не спеши ты… Хошь верь, хошь не верь … Но как увидишь это, берегись! Если предстанет перед тобой гибельное, то мера зла в тебе дополнится в течении суток — двое, а дальше, того… фьють — к Ангелам, как бабушка моя говорила, Царствие ей Небесное…

— А если храм увижу?…

— Не знаю, рассказывали о двух людях, признавшихся, что видели…

— Значит, есть такие…

— Один в монахи ушел и настоятелем монастыря стал…

— А второй?

— А второй — никто не знает. Только прежде, чем исчезнуть, все свое добро раздал соседям, взял на что-то у батюшки отца Иоанна благословение и уехал…

— А поп что говорит по этому поводу?

— Не любишь ты, я вижу церковь то… Так не говорит ничего батюшка, только крестится и улыбается…, я вот не рискну больше проверять свою душу — знаю, что грешен…

— Так что ж и никто не рискует, может сюда никто и не приезжает?

— Приезжают, еще как приезжают… Даже байка такая ходит…, что люди сюда, как к Христу приходят…, помнишь притча Евангельскую…, ну там…, когда фарисеи привели к Нему блудницу, мол, нам велено Законом таких камнями побивать, что мол, Ты скажешь, то сделать с ней — искушали Господа…

— А он чего?

— Вот те раз? Неужто не знаешь?! Ну да ладно. Известно, чего: говорит, мол, если нет греха на вас самих, бросайте, а кто самый безгрешный, так и бросай первый.

— И что?

— Да ничего… Совесть каждого обличила, и все разошлись. Вот сюда, как к своей совести люди добрые приезжают и молятся. Молитовку прочитают и шажок делают, молитовку прочитают, услышат певчих то хор, и шажок