Шрифт:
Закладка:
или приду с ним к мировому древу.
А иногда я вспоминаю вдруг с тоской,
что в плотницкой – опилок запах и покой.
Гераклит
Вечерние сумерки.
Ночь углубляется в сон.
Очищение и забытье.
Рассветные сумерки.
Утро, что было зарей.
День, что был утром.
День множится и превращается в изношенный вечер.
Снова сумерки.
Ночь, еще одна привычка времени.
Очищение и забытье.
Утренняя заря…
Вкрадчивый рассвет, на рассвете
тревожно греку.
Какая тайна в этих
было, есть и будет?
Что это за река,
там, где течет Ганг?
Что это за река, чьи истоки непостижимы?
Что это за река,
что несет войны и мифы?
Спать бесполезно.
Она течет сквозь сны, пустыни, подземелья.
Река уносит меня, и я превращаюсь в реку.
Я сделан из преходящего материала, из таинственного времени.
Возможно, источник во мне.
Возможно, из моей тени
рождаются дни, иллюзорно и неотвратимо.
Кембридж
Новая Англия. Утро.
Сворачиваю в сторону Крэги.
И в тысячный раз вспоминаю,
что «Крэги» – шотландское слово,
а сам корень «крэг» – по истокам кельтский.
В тысячный раз вспоминаю,
что эта зима – такая же, как другие,
что ото всех них остались одни слова,
и всякий путь предначертан,
и ни Любви, ни Пекла никто не минует.
Утро, снег и кирпично-красные стены,
само воплощение счастья,
но я из иных краев,
где краски куда размытей
и женщины на закате
поливают цветы во дворах.
Поднимаю глаза и тону в вездесущей сини.
А дальше – кроны Лонгфелло
и вечный спящий поток.
На улицах – ни души, хоть сегодня не воскресенье.
Но и не понедельник,
день, манящий химерой начала.
И не вторник,
день под знаком красной планеты.
Не среда,
день хозяина лабиринтов,
каким был для Севера Один.
Не четверг,
день, когда уже ждут воскресенья.
Не пятница,
день божества, которое в пущах
сплетает тела влюбленных.
И не суббота.
Ведь мы не в реке времен,
а в царствах воспоминанья.
Словно во сне —
ничего за высокой дверью,
даже пустот.
Словно во сне,
за лицом, обращенным к тебе, – никого.
И мир – лишь орел без решки,
монета с одной стороною.
Этот нищенский дар оставляет
бегущее время.
Мы – только память,
миражный музей отголосков,
груда битых зеркал.
New england[22], 1967
Иные сны ко мне приходят ныне:
передо мною кровель строй багряный,
и медь листвы тончайшего чекана,
и ясность зорь, и добрый жар в камине.
Как в день седьмой, земля по завершеньи
прекрасна. Только мнится в полумраке
чуть слышный призвук боли и отваги —
старинный гул Писанья и сраженья.
Вот-вот (пророчат) нас засыплет снегом,
и Север здесь на всем лежит печатью,
но снова забываюсь на закате
своим бескрайним днем и кратким веком.
Бог весть, Буэнос-Айрес, для чего я
бреду сквозь годы той же мостовою.
Джеймс Джойс
Дни всех времен таятся в дне едином
со времени, когда его исток
означил Бог, воистину жесток,
срок положив началам и кончинам,
до дня того, когда круговорот
времен опять вернется к вечно сущим
началам и прошедшее с грядущим
в удел мой – настоящее – сольет.
Пока закат придет заре на смену,
пройдет история. В ночи слепой
пути Завета вижу за собой,
прах Карфагена, славу и геенну.
Отвагой, Боже, не оставь меня,
дай мне подняться до вершины дня.
The unending gift[23]
Один художник пообещал нам картину.
Здесь, в Новой Англии, я узнал, что он
умер, и снова мне стало грустно оттого, что
жизнь – как сон. Я думал об ушедшем
человеке и о его картине.
(Лишь только боги могут обещать: они бессмертны.)
Я думал о том, что картина не займет
предназначенного ей места.
А потом я подумал: была бы она здесь, была бы
еще одна вещь во времени, еще один
предмет, привычная домашняя безделица; а
теперь она безгранична, бесконечна,
способна на любую форму, цвет, ничем не
скована.
Она в каком-то смысле существует. И будет жить,
расти, как музыка, останется со мною до
конца. Спасибо, Хорхе Ларко.
(И люди тоже могут обещать: есть в обещании
бессмертия частица.)
20 мая 1928 года
Отныне он неуязвим, как боги.
Ничто не может причинить ему боль: ни отказавшая женщина, ни чахотка, ни муки стихосложения, ни тот белый кружок – луна, который он не должен описывать словами.
Он не спеша идет под липами; глядит на двери и балюстрады, – и не для того, чтобы их запомнить.
Он знает, сколько дней и ночей у него осталось.
Он подчинил себя строгому распорядку. Он сделает то, что задумал, пройдет по намеченным улицам, коснется забора и дерева, чтобы будущее стало таким же неотвратимым, как прошлое.
Он действует так, чтобы событие, которого он жаждет и боится, оказалось всего лишь последним в ряду других событий.
Он идет по Сорок девятой улице; и думает, что никогда не дойдет до последнего дома.
Он уже попрощался с друзьями, не подозревающими о его решении.
Он думает, что никогда не узнает, пойдет ли завтра дождь.
Встречает знакомого и обменивается с ним шутками. И знает, что спустя какое-то время эта встреча станет легендой.
Отныне он неуязвим, как мертвые.
В назначенный час он поднимется по мраморным ступеням (и это навсегда запомнят другие).
Спустится в ванную комнату; вода быстро смоет кровь с шахматной плитки. На него смотрит
